держался на плаву. Все орудийные посты были уничтожены. Удивительно, 
промелькнуло у меня в голове, что нет пожаров. Как видение в моем воспаленном 
мозгу неожиданно возник американский крейсер "Сан-Франциско", изувеченный 
полупризрак, с которым мой эсминец "Амацукадзе" чуть не столкнулся в кромешной 
темноте ночного боя у Санта-Круз. Теперь и мой "Яхаги" превратился в призрак. 
На верхней палубе были видны только изуродованные тела. Все как будто вымерло. 
А на мостике ни один человек не был даже ранен. 

- Хара, - обратился ко мне адмирал Комура, - я думаю, что нам лучше было бы 
выбраться отсюда. Похоже, что если мы этого не сделаем сейчас, то уже не 
сделаем никогда. Мне кажется, что 250 американских самолетов, о которых 
сообщали с Амами Осима, уже сделали свою работу. 

Мне нечего было на это ответить. Я поклонился и пробормотал: 

- Простите, адмирал. 

- Не лучше ли, - продолжал Комура, - перенести мой флаг на один из эсминцев и 
продолжать пробиваться к нашей цели у Окинавы? Что вы об этом думаете? 

Что я дюг ответить, придавленный страшной ответственностью за гибель моего 
корабля? 

- Смотрите, Хара, - крикнул адмирал, - "Исокадзе" еще цел! 

Я был изумлен, увидев эсминец слева от нас, примерно в 3000 метров, прямо в его 
первоначальной позиции нашего рассеянного кругового ордера. Эсминец, судя по 
всему, был еще в хорошей форме и шел в нашем направлении. Вид "Исокадзе", 
идущего на полном ходу к нам, был одним из немногих ободряющих моментов этого 
боя. 

- Сигнальщики! - приказал я. - Поднять сигнал: 

"Исокадзе" подойти к борту. Принять адмирала". Всем приготовиться оставить 
корабль! 

Сигнал был передан прожектором с мостика и дублирован флажным семафором. Приказ 
"Оставить корабль" был передан по всем помещениям, и уцелевшие члены экипажа 
стали готовиться к эвакуации. 

Приняв сигнал, "Исокадзе" стал быстро приближаться к искалеченному корпусу 
нашего крейсера. В 1000 метрах от "Яхаги" "Исокадзе" сбавил ход и осторожно 
стал подходить все ближе и ближе. Я отдал приказ оставить корабль. 

Но в эту же минуту раздался пронзительный крик сигнальщика: "Самолеты 
противника!" - и через мгновение мы увидели подход третьей волны: около сотни 
истребителей и бомбардировщиков. "Исокадзе" находился всего в 200 метрах от нас.
 

Основная масса самолетов набросилась на "Ямато", но десятка два, выйдя из строя,
 устремились на нас и на стоящий рядом беспомощный в своей неподвижности 
эсминец. 

Набирая ход, "Исокадзе" стал отходить от нас, заложив резкую циркуляцию. Но 
самолеты неслись со всех направлений, засыпая его ливнем бомб, обстреливая из 
пушек и пулеметов. "Исокадзе" исчез в огне разрывов и клубах густого черного 
дыма. 

Можно сказать, что "Яхаги" погубил собственный эсминец. Так почти случилось и с 
моим "Сигуре", когда крейсер "Сендай" оказался под убийственной атакой в бухте 
Императрицы Августы. Но я тогда отказался бросить свой эсминец на заклание и 
ныне надеялся, что "Исокадзе" игнорирует мой сигнал, чтобы спастись. Считая, 
видимо, что с эсминцем покончено, самолеты решили заняться тем, что осталось от 
"Яхаги". Наша еще державшаяся на плаву груда металлолома снова начала 
скрежетать и корчиться под убийственными очередями авиационных пушек. 

Не в силах ничего предпринять, я стоял, в отчаянии вцепившись в поручни мостика.
 

Предсмертные конвульсии "Яхаги" утихали. Я поднял голову и, к великому своему 
удивлению, увидел "Исокадзе", появившегося из непроницаемой стены опавших 
водяных столбов и рассеявшегося дыма. Он был ранен, но еще жив, удаляясь от нас 
на полном ходу. Но снова над ним появились самолеты, и эсминец опять исчез в 
клубах дыма и пара. 

Сбросив бомбы на "Исокадзе" и выходя из атаки, каждый самолет противника 
проносился над тонущим "Яхаги", обстреливая его из пушек и пулеметов. Сделать с 
ними мы уже ничего не могли. Нам оставалось только посылать им проклятия и 
держаться.