что не станет чинить препятствий отдельным солдатам, пожелавшим сдаться, но ни 
при каких обстоятельствах не будет принимать сдачу организованных воинских 
подразделений. Что касается беженцев, он отказался представить какие-то 
гарантии, потому что, по его словам, на повестке дня стоит вопрос военной 
капитуляции и дела гражданские в него не входят. Правда, затем он добавил, что 
он человек, а вовсе не монстр. Далее Монтгомери поставил условие, чтобы в 
районе, подлежащем сдаче, не был уничтожен или потоплен ни один военный корабль.
 После этого Фридебург попросил позволения доложить о ходе переговоров мне, 
поскольку не имел полномочий принять некоторые требования.

Таков был доклад Фридебурга. Что касается включения в число подлежащих сдаче 
территорий Голландии и Дании, и Шверин фон Крозигк и я были очень рады 
перспективе «сбыть эти страны с рук» как можно скорее.

Однако требование сдать все суда беспокоило меня чрезвычайно. Принятие этого 
требования означало прекращение эвакуации морем солдат и беженцев на запад. Из 
сообщения Фридебурга у меня создалось впечатление, что хотя бы тем судам, 
которые уже в море, будет разрешено продолжить свой рейс на запад. Но раненых, 
беженцев и солдат придется высадить на берег в Дании. Прибытие 300 тысяч немцев 
может стать непосильным бременем для маленькой Дании. Жилые помещения, 
продовольствие и медицинское обслуживание для такого количества иностранцев, 
причем иностранцев враждебных, будут огромной проблемой. Но что поделаешь, на 
это приходилось соглашаться, да еще и поблагодарить. Что касается требования не 
уничтожать и не топить военные корабли, мнения разделились. Фон Крозигк и я 
считали, что его тоже следует принять. Отвергнув его, мы бы подорвали свою 
репутацию людей, достойных доверия, с которыми можно достичь соглашения.

Мы должны были делать все для достижения своей главной цели – обеспечить 
сепаратные капитуляции, чтобы спасти как можно больше людей. Однако офицеры 
Верховного командования придерживались мнения, что отдавать врагу оружие, и в 
первую очередь военные корабли – своего рода символ боевой мощи, означает 
запятнать свою военную честь.

Я отлично понимал, что, отдав противнику военные корабли, поступлю вопреки 
вековым традициям и нашего флота, и флотов других стран. Именно желая следовать 
кодексу чести, принятому моряками всего мира, в конце Первой мировой войны был 
затоплен флот в Скапа-Флоу. И тем не менее я не сомневался: корабли придется 
отдать. На этот раз ситуация была совсем другая. Теперь шла речь о спасении 
огромного числа человеческих жизней. Если я, руководствуясь соображениями чести,
 откажусь сдать корабли, с сепаратной капитуляцией ничего не выйдет. 
Возобновятся воздушные налеты на север Германии, снова будут гибнуть люди. 
Именно это я должен был предотвратить любой ценой. Поэтому я остался тверд в 
своем решении принять и это условие. Впоследствии мне нередко указывали, что 
еще оставалось время, чтобы уничтожить оружие и затопить корабли до того, как 
капитуляция вступила в силу. На это я могу ответить только одно: такие действия 
противоречили духу наших обязательств. Нельзя забывать тот факт, что 3 мая, 
лишь только получив информацию о нашем намерении вступить в переговоры, 
Монтгомери уже приказал прекратить воздушные налеты. Поэтому утром 4 мая дал 
указание командованию вермахта разослать приказы не уничтожать оружие. 
Одновременно я приказал начальнику штаба ВМС, чтобы кодовое слово «регенбокен» 
(радуга) – сигнал для потопления военных кораблей – не передавалось, и объяснил 
почему. За исключением нескольких подводных лодок, взорванных их капитанами в 
ночь с 4 на 5 мая, то есть до того, как перемирие вступило в силу, ни один 
немецкий военный корабль не был потоплен. А подлодки, о которых идет речь, были 
подготовлены к уничтожению еще до поступления приказа штаба ВМС, запрещающего 
это. Капитаны не сомневались, что, взорвав свои корабли, они действуют в 
строгом соответствии с моей волей, поскольку просто не могли поверить, что я 
могу отдать приказ сдать корабли противнику без соответствующего давления.

Утром 4 мая я предоставил Фридебургу право принять все условия Монтгомери. Он 
вернулся в штаб Монтгомери, имея приказ после урегулирования всех формальностей 
с англичанами направляться в Реймс к Эйзенхауэру и сделать ему аналогичное 
предложение – о сепаратной капитуляции всех наших сил в американском секторе.

Сообщение Фридебурга, переданное 4 мая, принесло нам огромное облегчение. 
Первый шаг к сепаратной капитуляции перед Западом был сделан, и нам не пришлось 
бросать своих соотечественников на милость русских.

Это было начало конца войны против западных держав, и мой следующий шаг был 
вполне логичен и очевиден. Выдвигая свои условия, Монтгомери подчеркнул 
необходимость немедленного прекращения противостояния на море и сдачу немецких 
военных кораблей в районах капитуляции – водах Голландии, Северо-Западной 
Германии, Шлезвиг-Гольштейне и Дании. К полудню 4 мая я даже сделал на шаг 
больше, чем требовали англичане, и отдал приказ о немедленном повсеместном 
прекращении подводной кампании. Раз уж англичане приняли мое предложение 
сепаратной капитуляции, это был еще один разумный шаг к достижению моей цели – 
скорейшему окончанию военных действий с западными странами.

Вечером 4 мая я получил информацию от Фридебурга о том, что сепаратная 
капитуляция с англичанами подписана и он направляется к Эйзенхауэру.