лицо, не больше. Доброй ночи, господин генерал, приятных сновидений! 
Покорнейшая просьба, когда господин генерал будут предаваться мечтам о родине, 
засвидетельствовать мое нижайшее почтение фрау супруге и фрейлейн дочери. Мы с 
удовольствием будем удерживать позиции и охотно умирать за таких начальников. С 
этим твердым убеждением господин генерал могут спокойно почивать. Прямое 
попадание в эту идиллию не означало бы для нас, право, никакой потери!

Посреди всех этих бедствий есть и другой генерал – во время наступления своей 
дивизии он до одурения напивается, так что даже двух слов связать не может и 
заплетающимся языком с трудом отдает приказания по телефону. Командир корпуса 
обнаруживает его в таком состоянии на КП дивизии и отстраняет тут же от 
командования. Но разве можно так запросто отослать генерала домой? Нет, это не 
годится. Дивизионный врач и врачи санитарной роты в затруднении, но потом 
находят выход. Генералу выдается медицинское заключение: ранение, полученное 
еще в первую мировую войну, доставляет ему страшные боли, а потому он вынужден 
постоянно прибегать к никотину и алкоголю. Таким образом, господин генерал 
могут с незапятнанной жилеткой гордо отправиться на родину и принимать там 
почести как «герой Сталинграда». Ах, господин генерал, нам так будет не хватать 
вас, с вашим обликом солдата-рубаки, с вашим вполне заслуженным – другими! – 
«Рыцарским крестом» и всегда наполненным стаканом!

Пока еще оба генерала – исключение. Их подчиненные – наши камрады, и они 
начинают плевать на шитые золотом красные воротники. Дистанция, обусловленная 
образованием, чинами и командной властью, все больше исчезает в этом бурном, 
грозовом углу Европы. Погоны и отшлифованный ум все больше начинают уступать 
голосу сердца.

Скоро рождество. О праздниках на этот раз говорить не приходится, для этого нет 
никаких оснований. Даже деревце не так-то легко здесь раздобыть, а уж о елке и 
думать нечего. В конце концов елку может заменить и старая сосна. Но и ее 
удается разыскать только после долгих поисков. Не удивительно: в степи так мало 
деревьев. К тому же стоят холода, а дров не хватает. Все, что было под рукой, 
давно спилено, срублено и сожжено в печках. Надо радоваться, что вообще хоть 
что-то есть. Бергер берется украшать. Он принимается за дело с ножиком и 
ножницами, прилежно вырезает фигурки, звездочки и всякую всячину. Да, грустны 
будут эти рождественские дни в котле! Никаких подарков, никаких сюрпризов, 
только, может быть, от русских! И полевая почта вряд ли что-нибудь доставит нам.
 Она, по существу, перестала действовать. Правда, иногда удается отправить из 
котла на родину какую-нибудь весточку с транспортным самолетом, но это 
случается редко: уж очень должно повезти! А оттуда прибывает в лучшем случае 
один мешок с почтой.

В прошлом месяце я получил одно-единственное письмо и знаю, что жена пишет мне 
ежедневно. Ужасно, еще будучи живым, медленно умирать для внешнего мира. 
Изредка какой-то признак жизни, какое-то напоминание о себе, и вот уже замолчал 
навсегда. Со сцены мировой истории мы уже сошли, хотя еще и живы, хотя никогда 
не стояли так резко освещенные светом ее рампы, как именно сейчас. Весь мир 
смотрит на нас, с напряжением ожидая, чем кончится эта битва, которая по своей 
суровости, длительности, количеству участвующих в ней войск и своему решающему 
значению не имеет себе равных. И тем не менее нас еще связывают с внешним миром 
лишь последние нити. Зато внешний мир не забывает нас. Об этом говорит с каждым 
днем усиливающийся артогонь противника, об этом кричит радио, призывающее нас 
держаться до последнего, об этом свидетельствует сокращающееся с каждым днем 
снабжение по воздуху. У нас нет ничего. Скоро у нас не хватит сил даже крикнуть 
о помощи. За всех нас, сидящих в мышеловке, это делает Паулюс. Он радирует день 
за днем: помощь, помощь! Это единственный признак нашей жизни. И этот сигнал 
«SOS» точно отражает то, о чем мы думаем днем и ночью. Воля к жизни в нас еще 
не сломлена. Она подорвана, да, но мы не хотим погибать. Даже если нам все 
время твердят, что мы пример героизма германского солдата, а гибель наша 
почетна!


* * *

Сегодня Франц пришел ко мне в необычное время. Он возбужден, совершенно вне 
себя, ругается и чертыхается так, что я даже не сразу понимаю в чем дело. 
Оказывается, его взбесило письмо – одно из тех немногих, что мы еще получаем.

– Ну нет, не такой я дурак! Фокус не пройдет. Перевести меня в Днепропетровск! 
Господин капитан, ну разве это не неслыханное свинство?

Начинаю расспрашивать. Франц отвечает, потом показывает письмо. Там ясно и 
понятно написано: фирма, в которой он служил перед мобилизацией в армию, 
переводит его на первые три года после войны инженером в Днепропетровск. 
Возражения бесполезны.

– И вот, пожал-те, изволь подчиняться! А за что же я здесь воевал? За то, чтобы 
меня ссылали, как современного раба? Я им не какое-нибудь пушечное мясо вроде 
румын, что за нас тут гибнут. А что, собственно, значит «за нас»? До 
сегодняшнего дня я верил. Потому и участвовал в этом цирке, даже когда самого