завета, из молитвенника, из книги церковных песнопений. Он читает проповедь о 
долге доброго камрада и о геройской смерти как священной жертве во имя фюрера, 
народа и рейха! «Во имя фюрера, народа и рейха! " Это повторяется многократно, 
как будто мы уже в том сомневаемся. Но патер явно действует по шаблону. Хочет 
он того или нет, для него это стало делом привычным и повседневным: сегодня в 
14.00 ему надо служить на кладбище! А раз он здесь, все идет гак же, как вчера, 
как позавчера, как будет идти завтра, послезавтра, всегда. Каждый день одно и 
то же. Меняется только число тех, кого кладут в могилы и кто всего этого уже не 
знает. Иногда их восемьдесят в день, иногда сто, а иногда и всего тридцать. А 
ждущих своей очереди за забором меньше не становится. Все едино. Помни, человек,
 что ты лишь прах и снова обратишься в прах. Аминь. И даже в этот самый момент 
гибнут те, кого положат в мерзлую землю завтра. Во имя фюрера, народа и рейха! 
Аминь.

Совсем рядом, в двадцати шагах от нас, могильщики копают новые ямы. Собачья 
работа – долбить промерзшую землю на два метра в глубину. Они плюют на руки, и 
вот уже десять могил готовы, надо поторапливаться. Скоро появится новая повозка 
с мертвецами, а куда их девать? Надо иметь могилы про запас, и так не поспеваем,
 вот уже пятьдесят трупов лежат непогребенными. Когда священник не замечает, в 
одну могилу кладут по парочке, а то и больше мертвецов. Лучше выкопать одну 
могилу поглубже, чем еще несколько. Экономия труда. А на березовом кресте над 
могилой напишем: «Здесь покоится Фриц Мюллер». Тому, кто под ним лежит, все 
равно, жаловаться не станет. А родные из Берлина так и так на могилку не придут.
 Берись за дело! И в следующую ямку троечку. Патер не заметит. Он видит только, 
что все, как надо, в струнку: ряды могил и ряды березовых Крестов. Он берет 
молитвенник в руки, опускает очи долу и молится, потом вздымает глаза к небу и 
говорит о геройской смерти. И произносит здравицу в честь Германии, это уж 
завсегда: пускай она живет, родимая. Ну а здесь только мрут. Поодиночке, 
отделениями, ротами, полками, целыми дивизиями. За Германию. Во имя чего? Да ты 
же слышишь: во имя фюрера, народа и рейха!


* * *

Однажды я уже слышал эти слова с такой же назойливостью. То было в 1937 году. А 
тот, кто их произносил, назывался тогда «первым солдатом германского рейха». 
Замерев в строю, стояли мы перед курхаузом в Висбадене – командир и два 
офицера-знаменосца по бокам. На парад выделены подразделения всего корпуса. 
Сияло солнце, поблескивали в его лучах стальные шлемы, а над площадью гремел 
твердый голос. Он напоминал нам о прошлом, об отцах, которые в 1914 году вышли 
на поле брани за бога, государя императора и фатерланд. Он призывал нас, сынов, 
не посрамить чести отцов и так же мужественно идти на поле брани за фюрера, 
народ и рейх. Нам выпало на долю выполнить самое почетное задание нации – 
защита родины, охрана ее границ. А потом главнокомандующий сухопутными войсками 
генерал-полковник Фрич обходил строй. Он останавливался перед каждым командиром 
части и лично вручал ему знамя. Оркестр играл прусскую «Глорию», гремели 
барабаны, развевался лес знамен, пестревших белыми, красными, черными, золотыми 
и розовыми красками. Скажу честно: для меня это было тогда высшей точкой моей 
офицерской жизни. Да притом наше черное знамя было действительно красиво. Белая 
шелковая окантовка и «Железный крест» придавали ему в моих глазах достоинство и 
силу, я жаждал служить под ним, всегда быть начеку и не щадить жизни своей. 
Только рассыпанная по углам знамени свастика смущала меня. Правда, она не очень 
бросалась в глаза, при желании ее можно было даже и не замечать, но она все же 
была. А это означало политику, с которой я не желал иметь ничего общего; 
потому-то я и стал солдатом.

Миновало всего пять лет. Чего только не произошло с того дня! Сначала дали 
отставку самому генерал-полковнику, тому самому, который вручал нам атласные 
знамена. Потом сместили его преемника Браухича, и Гитлер лично встал во главе 
армии. С тех пор «Железный крест» на знамени все тускнел, а свастика 
становилась все заметнее. Даже на мундирах «Германский крест» мы уже называли 
«партийным значком для близоруких»: он выглядит похоже на этот значок.

Я изменил самому себе: ведь я же не хотел иметь со всем этим ничего общего! Да 
и защищать границы Германии здесь, на Волге, немного далековато. Но кто 
спрашивает нас, хотим ли мы этого? А так как сами мы не спрашиваем ни о чем, 
вермахт превратился в инструмент силы, который на все реагирует механически и 
который, поскольку его год за годом вновь пускают в дело, медленно, но верно 
притупляется.

Снимки, сделанные офицерами-фронтовиками нашей дивизии, их воспоминания могут, 
пожалуй, заставить призадуматься. Вот солдатское кладбище у Западного вала, вот 
три кладбища во Франции, вот шесть – на Востоке. И все это кладбища только 
нашей дивизии, одной из двухсот или двухсот пятидесяти – точно не знаю – 
полевых дивизий германской армии. Нетрудно подсчитать, сколько понадобится 
времени, когда последнее кладбище примет последних, пока еще живых солдат и над 
их могилами уже перестанет расти лес новых крестов.

Белый флаг с красным крестом