для нас служат обвалившиеся подвалы и примитивнейшие норы в земле. 
Капитан-зенитчик сидит в своем довольно вместительном помещении. Здесь еще 
человек тридцать из его батареи, они греются в натопленном подземелье. Один 
стрижет другому волосы. В углу – оказывается и это еще есть на свете! – говорит 
радио. «В районе между Доном и Манычем, – звучит из репродуктора, – германские 
войска продвигаются на северо-восток».

– Как вы думаете, это действительно может спасти нас? – засыпают меня вопросами.
 Я только пожимаю плечами. Откуда мне знать? Лично я считаю это расширением 
ростовского плацдарма для облегчения отступления наших войск с Кавказа. Но 
зенитчики цепляются за эту последнюю соломинку: операция предпринята ради нас, 
иначе и быть не может, в последнюю минуту фюрер сдержал свое слово…

Долго там не задерживаюсь. Капитан быстро собирается, и мы втроем отправляемся 
на позиции. Начинаем обход справа, у железнодорожной насыпи высотой метров пять.
 Она, слегка изгибаясь, ведет к железным конструкциям моста через Царицу. 
Ручной пулемет, установленный здесь для охраны фланга, хорошо замаскирован. 
Поле его обстрела простирается далеко в глубь занятой русскими южной части 
города, и он господствует над местностью перед позициями расположенных правее 
частей 14-го танкового корпуса. Слева примыкают огневые позиции 
20-миллиметровых пушек. Плоские лощины, снежные палы и немного досок – вот и 
все. Между ними рассеяны мелкими группами стрелки. Их мало, но занятые ими 
точки выбраны хорошо. Солдаты производят довольно приличное впечатление; можно 
надеяться, что хоть тут пока все будет в порядке.

Когда мы уже закончили свой обход и возвращаемся на КП, я еще раз оглядываюсь 
на отчетливо видимую границу с соседом справа. Примерно метрах в пятидесяти от 
фланкирующего пулемета замечаю какое-то движение в сторону противника. Две 
фигуры, четко вырисовывающиеся на светлом фоне, под прикрытием насыпи 
приближаются к мосту. Неужели это кто-нибудь из моих солдат? Ну, это уж 
слишком! Это противоречит всем указаниям, согласно которым делать впереди 
нечего. Солдатам это категорически запрещено.

Поднимаю к глазам бинокль. Да, верно, двое совершенно спокойно и невозмутимо 
идут к русским позициям. На одном из них кожаное пальто – значит, офицер; на 
голове каска, за плечом винтовка. Он невысокого роста, приземист. Вот он 
поворачивает голову влево, и вдруг я замечаю на нем поблескивающие золотом 
погоны. Сомнения нет: генерал! Видно, жизнь ему недорога, раз вздумал гулять в 
нейтральной полосе. Или он кого-то ищет там, впереди? И никакой охраны, только 
один сопровождающий? Вглядываюсь во второго. На нем меховая шапка – этого еще 
недоставало! Винтовка перекинута через плечо, как у человека, отправившегося на 
воскресную охоту, ствол смотрит в сторону, длинная шинель. Черт возьми, я же 
его знаю! Это же Гартман, командир 71-й пехотной дивизии! Да, это он!

Итак, два генерала на ничейной полосе, не известив командира участка, без 
всякой охраны и ведут себя, как на прогулке. Невероятно! Не поверил бы никогда, 
если бы не видел собственными глазами. Ведь русские стреляют как сумасшедшие, и 
оба даже не пытаются укрыться. Да, страха у них нет, это видно. Или, может, они 
думают, что генералов пуля не берет?

С любопытством наблюдаю, чего же они хотят. Напряженно вглядываюсь. Теперь они 
идут друг за другом все дальше вдоль насыпи. Вот еще двадцать, двадцать пять 
шагов. Остановились. Теперь я хорошо их узнал. По движению губ видно, что они 
обмениваются несколькими словами. Один лезет в карман кожаного пальто, что-то 
передает другому, но что – мне не видно. Наверное, обойма с патронами, потому 
что Гартман приподнимает винтовку и перезаряжает ее, другой тоже. Не обращая 
внимания на дикую стрельбу, они продолжают говорить между собой. Недолго. Потом 
протягивают друг другу руку и смотрят друг другу в лицо. Короткое рукопожатие, 
видно только движение рук, и оба – нет, не поверил бы, если бы не видел сам! – 
быстро взбираются на насыпь и становятся между рельсами. Опираются на винтовки 
и стоят не двигаясь. Полы шинели и кожаного пальто развеваются на ветру. Такое 
стояние к добру не приведет. Но они продолжают стоять. Гартман снимает перчатку 
и бросает ее в снег. Поднимает винтовку, целится стоя, стреляет, перезаряжает и 
снова стреляет. Стреляет и второй генерал. И хотя по ним бьют из бесчисленного 
множества стволов, они все еще стоят на той же самой точке и, видимо, не 
собираются уходить. Разве это не самоубийство? Ни один человек в здравом 
рассудке не будет стоять так в качестве мишени для начинающего стрелка. Нет, 
это делается с умыслом, иначе не объяснишь.

Гартман вынимает новую обойму, вставляет в магазин и в этот самый момент падает,
 как спиленный дуб, на левый бок, катится вниз с насыпи. Второй спрыгивает, 
склоняется над своим сраженным камрадом. При таком демонстративном поведении 
иначе и быть не могло. Но таково, совершенно ясно, было их желание. Я вижу, как 
второй генерал пытается помочь своему другу. Он ощупывает голову, грудь, руки 
Гартмана, потом выпрямляется. Бросает взгляд, совсем короткий, на то место, где 
только что они стояли, поворачивается и тяжелой походкой отправляется назад. 
Вероятно, за помощью. С него наверняка хватит этой стрельбы. Очевидно, движущей 
силой был Гартман. Без него, отрезвленный его кровью, оставшийся в живых один 
шагает назад.