| |
Браун пробовала, хотя и безуспешно, заступиться за нее перед Гитлером, а
впоследствии оказывала ей некоторую поддержку за его спиной. Через несколько
недель от своего врача, профессора Каоуля я услышал, что отец Гесса лежит
при смерти. Я послал ему букет цветов, правда, анонимно.
По моим тогдашним представлениям Гесса к этому шагу отчаяния
подтолкнуло честолюбие Бормана. Гесс, тоже очень честолюбивый, видел, что
постепенно его от Гитлер оттирают. Так, например, Гитлер говорил мне в 1940
г. после какого-то многочасового совещания с Гессом: "Когда я разговариваю с
Герингом, то для меня это все равно, что железистая ванна. Я себя чувствую
свежим. У рейхсмаршала захватывающая манера подачи вопросов. С Гессом же
каждый разговор превращается в невыносимую муку. Он приходит всегда с
неприятными вещами и не отстает". Возможно, Гесс своим перелетом попытался,
после нескольких лет пребывания в тени, снова добиться всеобщего внимания и
успеха. У него не было необходимых качеств для того, чтобы самоутвердиться в
болоте интриг и борьбы за власть. Он был слишком для этого чувствителен,
слишком открыт, слишком подвижен и нередко соглашался со всеми группировками
по мере их возникновения. Как человеческий тип он вполне соответствовал
большинству высших партийных руководителей, немногим из которых удавалось
сохранить почву реальностей под ногами.
Гитлер связывал измену Гесса с разлагающим влиянием профессора
Хаусхофера. Спустя четверть века Гесс со всей серьезностью уверял меня в
тюрьме Шпандау, что идея надземных сил была ему ниспослана во сне. Он отнюдь
не собирался выступить оппонентом Гитлера или хотя бы просто поставить его в
трудное положение. "Мы гарантируем Англии ее мировую империю, а она за это
дает нам свободу рук в Европе,"- таково было содержание послания, с которым
он прибыл в Англию. Это была одна из дежурных формулировок Гитлера до, а
иногда и во время войны.
Как я понимаю, Гитлер никогда не оправился от "нарушения верности"
своим заместителем. Даже после покушения 20 июля 1944 г. он еще некоторое
время в своих фантастических анализах ситуации среди своих мирных условий
упоминал выдачу "предателя". Его следует повесить. Гесс, когда я ему позднее
об этом рассказывал, заметил: "Он бы помирился со мной. Наверняка! А не
полагаете ли Вы, что в 1945 г., когда приближался конец, он по временам
думал: "А ведь Гесс-то был прав"?
Гитлер потребовал, чтобы во время войны не только форсировалось со всей
настойчивостью возведение берлинских построек. Он кроме того, под влиянием
своих гауляйтеров прямо-таки в инфляционных масштабах расширил круг городов,
подлежащих коренной реконструкции. Поначалу это были только Берлин,
Нюрнберг, Мюнхен и Линц, теперь же своими личными указами он объявил еще
двадцать семь городов,-- в том числе Ганновер, Аугсбург, Бремен и Веймар --
так называемыми "городами перестройки" ( 2). Ни меня, ни кого-либо еще при
этом никогда не спрашивали о целесообразности подобных решений. Я просто
получал копию очередного указа, подписанного Гитлером после того или иного
совещания. По моим тогдашним оценкам, как я писал об этом 26 ноября 1940 г.
Борману, общая стоимость этих планов, и прежде всего замыслов партийных
инстанций в "городах перестройки", должна была бы составить сумму в 22-25
миллиардов марок.
Мне казалось, что все эти заявки ставят под угрозу сроки моих
строительных объектов. Сначала я попытался особым распоряжением Гитлера
прибрать все эти градостроительные планы под свой контроль. Когда же это
было сорвано Борманом, я после долгой болезни, которая дала мне возможность
поразмышлять над многими проблемами, заявил 17 января 1940 г. Гитлеру, что
будет лучше, если я сосредоточусь на доверенном мне строительстве в Берлине
и Нюрнберге. Гитлер моментально согласился: "Вы правы. Было бы жалко, если
бы Вы растворились в общей текучке. В крайнем случае разрешаю Вам от моего
имени заявить, что я, фюрер, не желаю вашего подключения к этим планам с
тем, чтобы Вас не слишком отвлекали от собственно художественных задач" (
3).
Я очень широко воспользовался этим и уже в ближайшие же дни сложил с
себя все партийные должности. Возможно,-- если я сегодня верно оцениваю
комплекс моих тогдашних мотивов,-- мое решение было направлено и против
Бормана, который с самого начала относился ко мне холодно. Впрочем, я
чувствовал себя неуязвимым, поскольку Гитлер часто отзывался обо мне как о
человеке незаменимом.
Бывало, я подставлялся, и Борман, конечно, к своему глубокому
удовлетворению, давал мне из своей партийной штаб-квартиры резкие выговоры.
Как, например, в случае, когда я согласовал с руководством евангелической и
католической церквей вопрос о возведении храмов в наших новых берлинских
районах ( 4). Он в резкой форме запретил отведение стройплощадок церквям.
После того, как 25 июня 1939 г. своим указом "об обеспечении
необратимости победы" Гитлер распорядился о немедленном возобновлении работ
на берлинских и нюрнбергских стройках, я спустя несколько дней поставил
рейхсминистра д-ра Ламмерса в известность, что "я не намерен на основе указа
фюрера еще во время войны снова приступить к практической реконструкции
Берлина". Однако, Гитлер не согласился с таким толкованием и приказал
продолжать строительные работы, даже если общественное мнение и было в
основном негативным. Под его давлением было решено, что несмотря на военное
время, берлинские и нюрнбергские объекты должны быть готовы к ранее
установленным срокам, т.е. самое позднее в 1950 г. Под его нажимом я
подготовил "Срочную программу фюрера" и Геринг сообщил мне затем, в середине
|
|
