борьба, жестокая  борьба. Все уютное  следует  оставить за его  пределами...
Там, где городское встречается с крестьянами, крестьянство гибнет. Жаль, что 
нельзя  иметь  крестьянский  менталитет".  Точно  таким  же  образом  Гитлер 
выступил против  морального  разложения  в  больших  городах,  предостерегал 
против вреда, которым цивилизация угрожает биологической  субстанции народа, и  
прочеркивал  важность  сохранения   здорового  крестьянства  как  стержня
государства.
     Гитлер умел инстинктивно  схватывать подобные направления общественного 
сознания своего времени,  частично еще неосязаемые и находящиеся в диффузном
состоянии, формулировать их и использовать в своих целях.
     На  консультациях  студенты-национал-социалисты часто втягивали меня  в 
политические  дискуссии. Конечно, мнения Тессенова вызывали страстные споры.
Слабые  аргументы, которые  я  пытался  почерпнуть из политического  словаря 
моего отца, они без труда опровергали с диалектической искушенностью.
     Студенческая молодежь того времени искала свои идеалы преимущественно в 
лагере экстремистов, и гитлеровская партия как раз и обратилась  к идеализму
этого  мятущегося  поколения. А разве Тессенов не подстегивал  их  фанатизм?
Примерно в  1931 г. он  высказался  следующим  образом: "По всей  видимости,
должен будет появиться кто-то с совсем примитивным сознанием. Мышление наших 
современников стало слишком уж сложным. Необразованный человек, какой-нибудь 
крестьянин гораздо легче  смог бы решить все проблемы, именно потому, что он 
еще не испорчен. Он также нашел бы в  себе силы для реализации своих простых 
идей. 2 < > Нам казалось, это беглое замечание применимо к Гитлеру.
     В  это время  Гитлер  выступал  на берлинской  "Заячьей  пустоши" перед
студентами Берлинского университета и  Технического  института. Мои студенты 
потащили меня, правда, еще не убежденного, но  колеблющегося, с собой,  и  я 
пошел.  Грязные стены,  узкие  проходы и неухоженные  интерьеры  производили 
впечатление  бедности;  обычно  здесь  проходили  рабочие пирушки.  Зал  был
переполнен. Казалось, будто почти  все студенчество Берлина  хотело видеть и 
слышать   этого  человека,  которому  его   сторонники  приписывали  столько
замечательного, а противники - так много плохого. Многочисленная профессура 
сидела на почетных местах в центре лишенных каких-либо украшений подмостков;
ее присутствие,  собственно, только и придавало общественное  значение этому 
мероприятию. Нашей группе тоже удалось пробиться на хорошие места на трибуне 
недалеко от оратора.
     Гитлер появился,  приветствуемый многочисленными сторонниками  из числа 
студентов.  Уже  сам   по  себе   этот  восторг  произвел  на  меня  большое
впечатление. Но и  его выступление было для меня неожиданностью. На плакатах и  
карикатурах  его  изображали  в  гимнастерке  с портупеей,  с  нарукавной
повязкой со свастикой и с диковатой челкой. Здесь  же  он появился  в хорошо 
сидящем  синем  костюме, он  старался продемонстрировать хорошие буржуазные
манеры, все подчеркивало впечатление разумной сдержанности. Позднее я узнал, 
что  он отлично умел - осознанно  или  интуитивно - приспосабливаться  к
своему окружению.
     Всеми силами, чуть ли не выражая свое недовольство, он пытался положить 
конец  продолжавшимся  несколько  минут  овациям. То,  как  он  затем  тихим 
голосом,  медленно  и  как-то  робко  начал  даже  не  речь,  а  своего рода 
исторический доклад, подействовало на меня завораживающе, тем более, что это 
противоречило   всем  моим  ожиданиям,  основывающимся  на   пропаганде  его 
противников.    Я   ожидал   увидеть   истеричного    демагога,   визжащего, 
жестикулирующего  фанатика  в  военной форме.  Даже  бурные  аплодисменты не
смогли сбить его со спокойно-наставительного тона.
     Казалось, что он раскованно и откровенно  делился своей  озабоченностью 
относительно будущего. Его иронию смягчал юмор уверенного в  себе  человека,
его южно-немецкий шарм вызывал у меня ностальгию, немыслимо, чтобы холодному 
пруссаку удалось бы поймать меня в свои сети. Первоначальная робость Гитлера 
вскоре исчезла;  теперь  он уже  повысил  тон,  заговорил  внушительнее  и с 
большой силой убеждения. Это впечатление было намного глубже, чем сама речь,
от которой у меня в памяти осталось немного.
     Сверх  того, меня  захватил прямо-таки  физический  ощущаемый  восторг, 
вызываемый  каждой  фразой  оратора.   Это   чувство  развеяло  в  прах  все
скептические  предубеждения.  Противники не выступили.  Отсюда возникло,  по 
крайней  мере на  какое-то  время, ложное  ощущение  единодушия.  Под  конец  
Гитлер, казалось, говорил уже не для того, чтобы убеждать, гораздо в большей 
степени  он  казался человеком, уверенным  в  том,  что он выражает ожидания 
публики,  превратившейся  в  единую  массу. Так, как  если  бы  речь  шла  о 
простейшем деле в мире - привести в состояние покорности и повести за собой
студентов и часть преподавателей двух крупнейших учебных заведений Германии. 
Притом  в этот вечер он  еще не  был абсолютным  повелителем, защищенным  от
всякой критики, напротив, он был открыт нападкам со всех сторон.
     Некоторые любят обсудить  за стаканом пива  события  волнующего вечера; 
конечно, и мои студенты попытались побудить меня к тому же.  Однако мне было
необходимо привести в  порядок  свои мысли и чувства,  преодолеть овладевшее 
мной замешательство, мне  нужно было побыть одному. Взбудораженный, я  уехал
на  своем  маленьком  автомобиле  в  ночь,  остановился   в  сосновом  лесу, 
раскинувшемуся на холмах, и долго бродил там.
     Вот,  казалось мне,  надежда, вот  новые идеалы, новое понимание, новые 
задачи.  Даже мрачные  предсказания Шпенглера  казались опровергнутыми, зато 
его   пророчество  о   грядущем  императоре -   исполнившимся.   Опасность 
коммунизма, который, казалось, неуклонно  приближался к  власти, можно было,