Гитлера, имеющее отношение исключительно к моей земле и моему народу: первое
шевеление, еще очень расплывчатое и призрачное, ответственности.
     Уже через несколько часов, после полуночи, у меня собрались фельдмаршал
Мильх, Заур и д-р Фрэнк. Они всю вторую половину дня  потратили на дорогу от
Оберзальцберга. Мильх  должен был передать мне  устное послание  Гитлера; он
просил передать мне, что  он меня очень высоко ценит и  что его отношение ко
мне остается неизменным. Это  звучало почти как объяснение в любви. Впрочем,
спустя 23 года Мильх сказал мне, что он очень просил Гитлера подбодрить меня
несколькими  добрыми  словами. Еще несколькими  неделями  ранее  меня они бы
тронули, я  был  бы  счастлив, воспринял бы их  как награду.  Теперь же  моя
реакция была: "Нет, довольно,  я сыт этим. Я ничего  не делаю больше об этом
слышать!" (14) Мильх, Заур и Фрэнк  наседали на меня. Хотя поведение Гитлера
я  считал  пошлым  и  неискренним,  мне все  же  не захотелось обрывать свою
министерскую  деятельность, особенно  после того, как Роланд  заставил  меня
почувствовать и еще один вид ответственности. Только после  нескольких часов
переговоров я уступил с условием, что Дорш снова возвращается под мое начало
и что вообще  восстанавливается  прежнее  положение.  По вопросу об огромных
бункерах, впрочем, я уже склонен был сдаться: это уже не  имело значения. На
следующий день Гитлер подписал  заготовленный мной  ночью  документ,  шедший
навстречу  этому  требованию:  Дорш  будет  под  моим  руководством  строить
бункеры, отнесенные к категории высшей срочности (15).
     Через три дня, однако я понял, что  поспешил со своим решением. Поэтому
я  решился  снова  писать  Гитлеру.  Я  понял, что неизбежно попаду в крайне
неблагоприятную  ситуацию. А  именно:  поддержу  я  Дорша при  строительстве
бункеров материалами и рабочей силой, тогда я должен буду  принимать на себя
все неудовольствие  имперских органов из-за срыва их программы. А если  я не
смогу    выполнять    требования    Дорша,    то    между   нами    начнется
бюрократически-бумажная   перепалка   и  взаимные  обвинения.  Поэтому,  как
продолжал  я  в письме, было бы  более последовательным "возложить  на Дорша
заодно  и  ответственность  и за все прочие  строительные объекты,  интересы
которых будут так или иначе  ущемляться сооружением  бункеров". Учитывая все
эти  обстоятельства,  писал  я в заключение,  в  современных условиях лучшим
решением  было  бы  отделение  всей  строительной  отрасли  от  производства
вооружения и военной продукции.  Поэтому я предлагал присвоить Доршу  звание
"генерального   инспектора   по   строительству"  с   непосредственным   его
подчинением  Гитлеру. Любое  же другое решение повлечет за собой осложнения,
связанные с моим личным отношением к Доршу.
     И тут я  поставил точку, потому что пока писал, принял решение прервать
свой отпуск и отправиться на Оберзальцберг к  Гитлеру. Но тут опять возникли
сложности. Гебхардт,  ссылаясь  на предоставленные  ему Гитлером полномочия,
сразу  же  засомневался  относительно полезности  для  моего  здоровья  этой
поездки.  Профессор Кох же несколькими днями ранее заверил меня,  что я безо
всякого  риска могу пользоваться самолетом  (16).  В конце концов,  Гебхардт
позвонил  Гиммлеру,  тот дал  добро, но с условием, что  перед  разговором у
Гитлера я посещу его.
     Гиммлер говорил ясным языком, что в таких положениях воспринимается как
облегчение. Отделение  строительства  от министерства вооружений  и передача
его Доршу уже давно решено на  совещании у Гитлера, на котором присутствовал
и  Геринг.  И он,  Гиммлер,  просил  бы  меня  не  создавать тут  какие-либо
трудности.  Излагал  он  все  это  страшно  надменно,  но  поскольку   общее
направление  беседы  соответствовало моим намерениям, то разговор протекал в
полном согласии.
     Едва  я успел прибыть на Оберзальцберг, адъютант Гитлера предложил  мне
принять  участие  в общем  чаепитии. Я же хотел иметь разговор с Гитлером по
вопросам  служебным.  Непринужденная  атмосфера  за  чаем  могла  бы,  почти
наверняка, как-то сгладить накопившиеся между нами трудности, а этого-то я и
хотел избежать. Я отклонил приглашение. Гитлер понял  смысл этого необычного
жеста, и вскоре мне было назначено время для беседы в Бергхофе.
     Гитлер  приготовился к официальному  приему  --  в форменной фуражке, с
перчатками в  руке  он встретил  меня  у  входа  в  Бергхоф и  проводил  как
протокольного   гостя   в   свою  квартиру.   Поскольку   мне   была  неясна
психологическая подоплека такого приема, на меня  все это произвело  сильное
впечатление. С этого  момента  началась  у  меня  особая,  в  высшей степени
шизофреническая фаза  отношения к  нему. С одной  стороны, он меня  выделял,
оказывал особые знаки внимания, к которым я не мог оставаться равнодушным, а
с другой стороны, я медленно, но все отчетливее начинал осознавать все более
роковую для немецкого  народа суть его  политики. И хотя прежние чары еще не
совсем выдохлись,  а Гитлер вновь проявил свой особый инстинкт в обращении с
людьми,  мне   становилось  все   труднее  сохранять  по  отношению  к  нему
безусловную лояльность.
     И не только в момент сердечного приветствия, но и  в последующей беседе
фронты  каким-то  странным  образом  поменялись  местами:  на  этот  раз  он
обхаживал  меня. Мое предложение  вывести строительную промышленность из-под
моей компетенции и передать ее Доршу Гитлер отверг: "Я не сделаю этого  ни в
коем  случае.  Да  у  меня  и  нет  человека, которому  бы  я  мог  доверить
строительство.  К  несчастью, д-р Тодт погиб.  Вы же знаете, господин Шпеер,
что  для  меня значит  строительная  промышленность.  Поймите же!  Я заранее
согласен  со   всеми  мероприятиями,  которые  Вы  сочтете  необходимыми   в
строительстве". (17) Гитлер противоречил  сам  себе  --  ведь  незадолго  до
этого, в присутствии Гиммлера и  Геринга, он же сообщил о своем решении, что