этом  в известность.  Совершенно очевидно,  что  после многочисленных неудач
последних  лет  он  захотел  воспользоваться  удобным  случаем,  чтобы снова
укрепить свои  позиции второго,  после Гитлера, человека. И в этих  целях он
приподнимал,  разумеется,  за мой счет, обоих моих  сотрудников, которые как
соперники  представлялись   ему   совершенно  безопасными.  Кроме  того,  он
распространил  слух, что моя отставка -- дело чуть ли не решенное, и как раз
в эти же недели  запросил отзыв гауляйтера Верхнедунайской гау  Айгрубера об
отношении партии к  генеральному  директору Мейндлю,  с  которым был  связан
дружескими  узами. Свой  запрос  он  обосновал своим  намерением  предложить
Гитлеру кандидатуру Мейндля  в качестве моего преемника (10).  Но  тотчас же
заявил о  своих  амбициях и  Лей,  и без того перегруженный  многочисленными
постами Имперский оргляйтер партии:  если  Шпеер уйдет, то он -- хотя его об
этом  никто  не просил  --  взвалит  на  себя и  эту  работу: уж  как-нибудь
справится!
     Борман и Гиммлер  попытались  тем  временем  скомпрометировать в глазах
Гитлера  всякого  рода  наветами  моих  остальных   руководящих  работников,
начальников отделов. Только  окольными путями  (Гитлер не считал необходимым
поставить меня в  известность) до меня дошло  известие, что  по  отношению к
трем  из них: Либелю,  Вэгелю и  Шиберу,  Гитлер  был  настолько  резок, что
следует  ожидать   их  скорого  снятия.  Видно  было,  что  достаточно  было
нескольких недель, чтобы из памяти Гитлера улетучились воспоминания о днях в
Клессхайме.  Помимо  Фромма, Цейтцлера,  Гудериана, Мильха  и Деница, только
один министр экономики Функ  из  высшего руководящего круга Рейха оказался в
числе тех, кто проявил ко мне за время моей болезни внимание.
     Уже на протяжении  нескольких  месяцев Гитлер, ища спасения от бомбовых
ударов, требовал перевода промышленных  предприятий в пещеры  и  в подземные
бетонированные  цеха. Я ему на это возражал: бомбардировщики нельзя победить
бетоном.  Потому  что, имей мы даже  в нашем  распоряжении не один  год, все
равно  было  бы невозможно разместить всю военную промышленность под  землей
или  укрыть  бетоном. А кроме того  -- и в  этом наше  счастье --  противник
наносит   удары  как   бы  по   разветвленной  дельте  нашей  промышленности
вооружений, этой реки со многими притоками. Усиленным прикрытием этой дельты
мы его только подтолкнем к еще более  массированным  бомбардировкам там, где
промышленный поток стекает по узкому и глубокому руслу. Я имел в виду химию,
угледобычу, энергоснабжение и многие другие отрасли, которые  стали для меня
сплошным ночным кошмаром.  Совершенно бесспорно, что Англия  и  Америка были
вполне в состоянии уже в тот момент, т.е. в начале 1944 г., в течение самого
короткого времени полностью парализовать одну из этих  опор всей индустрии и
лишить всякого смысла дальнейшие усилия по прикрытию производства.
     14 апреля Геринг овладел  инициативой  и пригласил  Дорша  к себе.  Он,
Геринг, многозначительно  завел он  речь, может себе представить только одну
организацию,   способную   выполнить   ответственное   задание   фюрера   --
строительство  серий особо крупных  бункеров. Дорш ответил,  что  возведение
подобных сооружений на территории Рейха, собственно, не входит в задачи этой
организации,  ведущей  строительство на оккупированных территориях.  Но если
есть необходимость, он может немедленно показать проект такого бункера, хотя
и спроектированного для Франции.  В тот  же вечер Дорш был вызван к Гитлеру:
"Я  впредь буду лично следить за тем, чтобы отныне такие  крупные объекты на
территории  Рейха строились бы только  Вами".  На следующий день  Дорш  смог
предложить  несколько  подходящих  для размещения подобных объектов мест,  а
также изложить свои организационные и технические соображения по обеспечению
шести гигантских бункеров, каждый  площадью в 100  тыс. кв. метров. В ноябре
1944 г. по заверениям Дорша они  все будут готовы (11). Гитлер  тут же издал
одну из тех спонтанных директив, которых все  так  боялись. В соответствии с
ней он  подчинил  Дорша непосредственно себе и  присвоил этому строительству
самую высокую степень приоритетности, так что Дорш получил право вмешиваться
по своему усмотрению в абсолютно  любую  стройку. Нетрудно было предсказать,
что эти шесть гигантских бункеров не могут быть  построены за полгода, более
того,  что их никогда  не удастся ввести  в  строй. Несложно было распознать
правду, уж если ложь была настолько примитивна.
     До сих пор  Гитлер считал излишним извещать меня о всех предпринятых им
шагах,  которыми  он  быстро  ликвидировал мои полномочия.  Естественно, мое
уязвленное  самолюбие,  пережитое оскорбление  наложили  свой  отпечаток  на
письмо, которое я 19 апреля написал ему и в котором открыто выражал сомнения
в  правильности  принятых решений.  Это  письмо открыло  целый  ряд  писем и
памятных  записок, в  которых  под  покровом  выяснения деловых вопросов шел
процесс становления самосознания, высвобождения способности самостоятельного
мышления, долгие годы изуродованной, смятенной демонической  волей  Гитлера.
Приниматься за  строительство столь  крупных  сооружений  в настоящее время,
писал я в этом письме, --  самообман,  потому  что "при всех усилиях едва ли
возможно  обеспечить  даже  самые  примитивные  предпосылки  для  размещения
немецкого трудового населения,  иностранной рабочей силы  и одновременно  --
для  восстановления  наших  военных  предприятий. Для меня сегодня не вопрос
выбора -- приниматься ли за долгосрочные объекты...,  напротив, я должен все
время   закрывать  еще   не   законченные   строительством  заводы  военного
производства, чтобы сохранить минимально необходимые условия для поддержания
немецкого производства вооружений".
     Изложение  различий в подходах я завершил упреком Гитлеру в том, что он
ведет  себя  некорректно: "Еще  в бытность  мою Вашим  строителем  я  всегда
следовал  принципу  предоставления моим сотрудникам  самостоятельности в  их