прогулки  по  мирным  окрестностям  Оберзальцберга  Геринг  и я поговорили о
карьере, которую пробил себе Борман. Я со  всей откровенностью поведал  ему,
что  Борман  нацеливается  не  менее,  не  более,  как на  то,  чтобы  стать
преемником Гитлера и что он не остановится ни перед чем, чтобы его, Геринга,
да и  всех нас оттеснить от Гитлера.  Я упомянул также, что Борман теперь не
упускает ни малейшей возможности для подрыва авторитета рейхсмаршала. Геринг
внимал с нарастающим  напряжением. Рассказал  я и  о чаепитиях  у Гитлера  в
Оберзальцберге, из которых Геринг был исключен. Там я  мог наблюдать тактику
Бормана в непосредственной  близости.  Он  никогда  не идет  в открытую,  он
осторожненько обыгрывает всякие мелочи,  которые срабатывают затем по  своей
совокупности. Так,  во  время  одного  из  чаепитий Борман, чтобы  навредить
Шираху (нужен  комментарий -- В.И.), высказывал довольно ядовитые вещи о его
пребывании  в  Вене,  когда  же  Гитлер  в  этой  связи  высказал  некоторые
критические  замечания,  то  Борман осторожно и  тонко не согласился с ними.
Напротив, он тотчас же принялся расхваливать  Шираха, но так, чтобы  похвалы
эти  сохраняли определенный негативный  привкус. Примерно  через год  Борман
добился того, что Гитлер стал скварно, почти враждебно относиться к  Шираху.
Теперь  Борман  в отсутствие Гитлера с презрительной  миной отваживается  на
следующий шаг и внешне как бы безобидно, а по существу --  уничтожающе может
заметить, что фюрер отлично вписывается в атмосферу Вены, где и без того все
интригуют  всех.  Примерно  таким  же  образом,  добавил  я,  Борман   будет
подтачивать и его, Геринга, авторитет.
     Конечно, труда это для Бормана не должно  было  составить. Геринг давал
немало  поводов. Как раз в те же дня  Геббельс каким-то  извиняющимся  тоном
высказался  о "одеяниях в стиле барокко", производящих на  тех, кто не знает
Геринга ближе, довольно-таки  комическое впечатление. По усвоенной им манере
держаться   как-то  не  заметно,  чтобы  он  отдавал  себе  отчет  в   своей
несостоятельности как главнокомандующий люфтваффе.
     Много позднее,  в  начале 1945  г.,  Гитлер как-то во время  "ситуации"
самым  презрительным  образом,  перед  всеми  участниками,  оскорбил  своего
рейхсмаршала.  Геринг  посетовал тогда  горестно  адъютанту  Гитлера  от ВВС
Белову: "Шпеер был  тогда со своим предостережением  совершенно прав. Теперь
Борман добился этого". Геринг ошибался -- Борман добился своего еще в начале
1943 г.
     Чуть позже,  5 марта 1943  г.,  я  полетел  в  ставку,  чтобы  получить
некоторые  распоряжения  по производству вооружений. Но  главным  образом  я
хотел продвинуть замысел союза между мной, Герингом и Геббельсом. Без особых
трудностей  мне удалось испросить у Гитлера приглашение Геббельса в  ставку.
Мысль, что разговорчивый министр  пропаганды  составит  ему общество на один
день в уединении ставки, пришлась ему по душе.
     Геббельс прибыл  в  ставку  тремя днями позднее меня.  Он отвел  меня в
стороны:  "В  каком  настроении  фюрер,  господин Шпеер?"  --  спросил он. Я
поделился  с ним впечатлением,  что  по отношению к  Герингу Гитлер довольно
холоден.  Я посоветовал  быть  осторожным.  Лучше всего пока  не форсировать
события.  Поэтому я и  сам,  после короткого  зондажа, не  стал углубляться.
Геббельс  согласился: "Возможно, Вы  правы.  Пока к фюреру  не стоит лезть с
Герингом. Это может все испортить".
     Массированные воздушные налеты, продолжавшиеся уже несколько  недель  и
почти  не  встречавшие  отпора, еще более ослабили и без  того пошатнувшиеся
позиции  Геринга.  Уже  при   одном  только  упоминании  его   имени  Гитлер
возбуждался, сыпал обвинениями  в просчетах планирования и организации войны
в воздухе. Как раз в этот день Гитлер -- и не впервые  -- высказал опасение,
что при продолжающихся бомбардировках будут разрушены не только города, но и
в  первую очередь непоправимо может  надломиться дух  народа.  Гитлер впадал
тогда в то же заблуждение, что и британские стратеги войны с воздуха.
     Геббельса  и  меня  Гитлер  просил  к обеду. Странным  образом  в таких
случаях  он не  приглашал  Бормана,  без  которого  во  все  остальное время
совершенно не  мог  обходиться.  В этом смысле он обращался с Борманом всего
лишь как с секретарем. Воодушевленный приездом Геббельса,  Гитлер  казался в
этот  день оживленнее  и разговорчивее,  чем  я его  знал  по  другим  своим
приездам  в ставку. Он воспользовался подходящим случаем, чтобы  дать  выход
своим  чувствам  и,  как  это  чаще  всего  и  бывало,  отзывался  о   своих
сотрудниках, исключая присутствующих, весьма пренебрежительно.
     После  обеда  со  мной  распрощались,  и  Геббельс  пробыл  с  Гитлером
несколько часов наедине. То, что Гитлер меня, впрочем,  не без комплиментов,
выпроводил,  соответствовало четко соблюдаемому им  разграничению  различных
людей и  сфер их деятельности. Вновь я появился только  уже  к "ситуации". А
ужинали  мы снова все вместе.  Гитлер  приказал разжечь камин, слуга  принес
бутылку  вина.  Мы  просидели почти  до самого раннего  утра, расслабившись,
почти  уютно. Я больше  помалкивал, Геббельс же умело  развлекал Гитлера. Он
делал  это с огромным красноречием,  отточенными фразами,  гда  нужно  --  с
иронией,  с  восторгом  в   тех   местах,   где  Гитлер   этого  ожидал,   с
сентиментальностью, если  момент  и  сам предмет рассказа  это позволяли, со
сплетнями и любовными  историями.  Как настоящий  мастер своего дела он  все
перемешивал: театр, кино и все времена. Гитлер выслушивал, как всегда, очень
подробные рассказы о детях семейства  Геббельсов -- о их забавных словечках,
о их любимых играх; какие-то  их  особо  сметливые высказывания и в эту ночь
отвлекали Гитлера от его забот.
     Если  Геббельс  сумел,  вызывая   в  памяти  былые  трудные  времена  и
преодоление  всяких препон, укрепить уверенность Гитлера  в  себе,  если ему