опекунство  такого  рода. Через Ламмерса должны  были проходить все вопросы,
касающиеся   функций   министерств,   все   государственно-правовые  и   все
административные  сюжеты. Но постепенно  все это отошло к  Борману,  который
просто не давал  Ламмерсу  возможности  часто встречаться с Гитлером. Борман
зарезервировал за  собой доклады  по всем внутриполитическим  аспектам.  Для
этого,  однако, ему не  хватало не только интеллигентности, но и достаточных
контактов  с внешним миром. Вот уже в  течение восьми  лет он безотрывно был
тенью   Гитлера.   Он  никогда   не  отваживался   отправиться  в  служебную
командировку или  в  отпуск, постоянно пребывая в тревоге, что  его  влияние
может пойти  на убыль. Еще по тем временам, когда он был заместителем Гесса,
он знал, какую опасность представляют честолюбивые заместители, потому как у
Гитлера  была  привычка сразу же  после  их представления напрямик загружать
вторых  лиц заданиями  и обращаться  с  ними как с людьми своего  штаба. Эта
черта не только  отвечала его склонности распределять власть,  где бы она ни
возникала, --  он  просто любил  свежие лица,  любил подвергать свежих людей
испытанию.  Чтобы  не допустить  подобной  конкуренции  в своем  доме,  иной
осторожный министр просто не назначал  своими заместителями интеллигентных и
разумных сотрудниковв.
     Намерение  этих трех господ обнести  Гитлера оградой, фильтровать поток
информации, даже контролировать его власть  могло бы иметь  своим следствием
отход от  единоличного правления Гитлера.  Но  для этого было бы необходимо,
чтобы  эти  трое   были   людьми   с  инициативой,   фантазией  и   чувством
ответственности.  Однако,  приученные  всегда  выступать  только  от   имени
Гитлера, они рабски зависели от его волеизъявления. Впрочем, довольно  скоро
Гитлер перестал  придерживаться такого порядка: он сковывал его и просто  не
отвечал его натуре.  Но, разумеется, этот круг раздражал прочих,  вне его, и
ослаблял их позиции.
     На   практике   только   Борман  занимал   ключевую   позицию,  которая
представляла  для  других  высших  руководителей  действительную  опасность.
Используя   равнодушие   Гитлера,   Борман   определял,   кто  из   штатских
руководителей получит аудиенцию у Гитлера, вернее -- кто ее не получит. Едва
ли кто из министров, рейхс-  или гауляйтеров мог сам выйти  на  Гитлера, они
все должны были обращаться к Борману с просьбой доложить их проблемы. Борман
работал  очень  проворно.  Уже  через  несколько дней тот или  иной  министр
получал письменный ответ, которого ему при ином порядке пришлось бы ждать не
один месяц. Я был в исключительном положении. Так как моя сфера деятельности
была военной по своей сути, я имел доступ к Гитлеру в любое время. Время для
встречи с ним назначалось адъютантами.
     После  моих бесед  с  Гитлером  нередко заходил  Борман. О его  приходе
адъютанты докладывали  кратко и не соблюдая строгую  форму.  Он  появлялся с
папками в  руках. Несколькими фразами он, монотонно и внешне очень деловито,
излагал  содержание  поступивших  к  нему  документов,  чтобы  затем  самому
предложить   решение.  По   большей  части  Гитлер   только  кивал  головой:
"Согласен". Одного этого слова  бывало достаточно  для составления  Борманом
подчас очень пространных  распоряжений, даже и  в тех  случаях, когда Гитлер
выражался довольно неопределенно. Таким способом  за  полчаса принималось до
десятка и более важных решений. Де-факто Борман начал заправлять внутренними
делами  Рейха. Несколько месяцев спустя, 12 апреля  1943 г., Борман испросил
подпись  Гитлера  под как  будто вполне безобидной бумагой --  он становился
"секретарем фюрера". Если его прежняя  должность, строго говоря, должна была
бы  ограничиваться партийными  делами, то  новая позиция уполномачивала  его
теперь официально проявлять активность в абсолютно любой области.
     После  моих  первых успехов на ниве вооружений в отношении Геббельса ко
мне  раздражение,  которое он  после  своей  истории  с  Лидой Бааровой и не
скрывал, сменилось  благорасположением.  Летом  1942 г. я обратился к нему с
просьбой  задействовать свой аппарат -- киножурналы, еженедельники и  газеты
получили  соответствующие  указания.  Мой  авторитет  рос.  Нажатием  кнопки
министр пропаганды сделал меня одной из  известнейших личностей Рейха.  Этот
подросший  капитал   мои  сотрудники  использовали  в  свою   очередь  в  их
повседневных трениях с государственным и партийным аппаратом.
     Было  бы неверно  делать умозаключения относительно личности Геббельса,
основываясь  на заигранном  фанатизме  его  речей, и  представлять его  себе
человеком  с клокочущим темпераментом. Он был усердным трудягой, дотошным  в
претворении  своих  идей  в жизнь, не теряя при этом, однако, из поля зрения
общую  картину.   У  него  была  способность  абстрагировать   проблему   от
сопутствующих   обстоятельств,  что  позволяло  ему,   как  это  мне   тогда
представлялось, приходить к дельным суждениям. Это впечатление возникало  не
только благодаря его цинизму, но и  логическому ходу его мыслей, по которому
было видно, что посещение университета не прошло бесследно. Только в общении
с Гитлером он казался скованным.
     На  первой,  столь успешной  стадии  войны он не обнаруживал особенного
тщеславия; напротив,  еще в 1940  г. он  говаривал о своем  намерении  после
победоносного  завершения войны всецело  посвятить себя своим многочисленным
личным  хобби,  а   ответственность  должно  будет  принять  на  себя  новое
поколение.
     В декабре  1942  г. катастрофический поворот событий  побудил его  чаще
приглашать  к  себе  трех своих коллег: Вальтера Функа, Роберта Лея  и меня.
Выбор был показателен для  него: мы все  были  дипломированными выпускниками
высших учебных заведений.
     Сталинград нас потряс -- даже не в первую очередь трагедией солдат  6-й