армии, даже до крупного поражения на Восточном фронте в январе 1945 года. Когда 
оно произошло, мы вынуждены были эвакуировать нашу базу в Пиллау и перевести ее 
в Везермюнд. Горько было расставаться с Восточной Пруссией, которую мы полюбили.
 Но одно выяснилось: мы побеждены, и наша единственная надежда теперь 
заключалась в объединении с Западом против коммунизма. Наши лидеры хватались за 
эту надежду, как утопающий за соломинку, но не появлялось ни малейшего намека, 
что англо-американцы готовы поддержать эту идею.

В душе я возражал против бессмысленного продолжения войны, меня приводила в 
ярость мысль о некомпетентности трусливых руководителей, посылавших воевать 
мальчишек и стариков, в то время как сами они нарушали все обещания, которые 
когда-либо давали. Но я был офицером и не собирался подрывать чьего-либо 
доверия. Я считал, что не должен покидать моих товарищей, соотечественников в 
беде, но должен поддерживать их до самого конца. Командующий флотилией назначил 
меня командовать сопровождением конвоя, состоящим из четырех подлодок, которое 
мы собирали в Везермюнде. Мы продолжали готовить людей к подводной службе. Это 
казалось мне явным помешательством: так много подготовленных подводников, чьи 
лодки затонули под бомбами в гаванях, воевали сейчас в сухопутных войсках.

В апреле 1945 года U-977 была объявлена «пригодной к мореплаванию». Во всяком 
случае, так считали люди, которым не надо было на ней идти. На мой же взгляд, 
она ни в каком отношении не годилась для боевых действий. Я предложил заменить 
батареи, так как существующие давали только 70 процентов мощности, обновить 
некоторые детали, броню для рубки, поставить новое радиооборудование и дать 
хотя бы минимальное время для подготовки команды, потому что некоторые рядовые 
не имели вообще никакого опыта. Однако мои требования отвергли из-за недостатка 
материалов, и мне приказали отправляться в Киль грузить припасы. Выбирать мне 
не приходилось. Но ради моих людей я обязан был убедить руководство в 
справедливости моих требований. Я надеялся, что адмирал Дениц поймет наше 
положение.

Через несколько часов после прибытия в Киль я отправился на плавучую базу, где 
в это время продолжалась горячая политическая дискуссия. Докладчик без всяких 
логических аргументов сообщил, что наша окончательная победа гарантирована. 
Казалось, он произвел впечатление на адмирала. Когда дискуссия закончилась, я 
попросил его уделить мне время для беседы. Он пригласил меня в кабинет, и я 
откровенно высказал ему свою точку зрения. «Мой дорогой Шаффер, – ответил он 
мне, – вы очень хорошо знаете, что мы будем сражаться до победы. Мы победим 
любой ценой. По вашим наградам я вижу, что вы ветеран. Если вы не можете выйти 
в море, то кто сможет?»

В заключение он сказал, что не важно, мореходна моя лодка или нет, но я обязан 
выйти в море. Мне нечего было сказать.

Вскоре после этого я на насколько дней поехал в Берлин попрощаться с мамой. 
Война быстро двигалась к концу, строились планы защиты Гамбурга, но ни один из 
тех, кто строил эти планы, казалось, не задумывался, что же будет с немецким 
народом, Именно к этому вело безрассудное требование безоговорочной сдачи.

Чтобы добраться до Берлина, мне понадобилось 24 часа. Сигналы воздушной тревоги 
повторялись через регулярные интервалы, и мы все прятались под поездом, пока он 
снова не начинал двигаться. Рядом со мной сидел офицер СС, который, несмотря на 
мое явное нежелание с ним разговаривать, никак не мог прекратить болтовню о 
новом секретном оружии. Я был сыт по горло этим секретным оружием, потому что 
теперь по собственному опыту знал, что, если бы проекты осуществлялись, не было 
бы налетов на наши заводы. «Конечно, вы не в том положении, чтобы судить», – 
сказал он. Уж он-то, конечно, все знал, потому что служил в каком-то штабе СС и 
выезжал проверять испытания каждый день. Если бы я пришел к нему, добавил он, 
то мог бы увидеть кое-что интересное.

Когда я приехал в Берлин, я и в самом деле нашел его штаб, и, после того как 
прождал около получаса у входа, мой новый знакомый появился и повел меня 
смотреть. Все в этом штабе говорили о нашей победе с убежденностью, которой я 
не видел даже после падения Франции. Среди всяких фантастических приспособлений,
 фото которых они мне показывали, было одно, называемое лучом смерти. Мой 
знакомый хотел, чтобы я пришел еще и завтра и посмотрел его в действии.

Но я больше не мог тратить времени. Я хотел увидеться с мамой, так как было 
очевидно, что русские наступают на Берлин и последняя битва произойдет именно 
здесь. Город превращался в крепость, везде строились баррикады, трамвайные 
вагоны переворачивались… Я хотел забрать маму отсюда, но она решила остаться в 
Берлине любой ценой. Она прекрасно справится с русскими, сказала она. Так она и 
сделала.

Я вернулся в Киль. Град бомб обрушивался на город каждый день, и несколько раз 
в день я должен был отводить свою подлодку в какой-нибудь узкий залив на берегу,
 в убежище. Жужжание самолетов не прекращалось, но мы никогда не видели 
немецких истребителей. За два дня до того, как мы собирались выйти в море на 
нашей «мореходной» лодке, очередной сигнал воздушной тревоги прозвучал в 
полдень. Как обычно, мы бросились в убежище. За мной шла подлодка под