поскольку ожидал скорейшего перевода в ОКВ фон Вибана. Первоначально я 
предполагал, что назначение фон Вибана пойдет на пользу делу: он слыл ближайшим 
другом Бека, и я надеялся на то, что он поможет нам сгладить возникшие 
противоречия, выступая в роли своего рода буфера между ОКВ и сухопутной армией. 
К сожалению, я глубоко ошибался и так и не сумел разгадать нервическую натуру 
этого человека, а ночные телефонные звонки накануне аншлюса окончательно 
поставили все на свое место. Йодль вообще не мог уяснить, для чего нам навязали 
этого неуравновешенного холерика. Во время моего отсутствия ему довелось стать 
очевидцем безобразных истерик фон Вибана... Этот первый начальник штаба 
оперативного руководства попил у нас немало крови, и я с облегчением перевел 
дух, когда мы с Йодлем снова остались вдвоем. 
18 марта 1938 г. благополучно завершился вышеупомянутый процесс Фрича. Я 
прекрасно понимал его, когда узнал, что генерал отправился в загородный дом на 
полигоне Берген под Ульценом — подальше от общества и берлинских коллег. Фюрер 
объявил об оправдательном приговоре берлинскому генералитету, собранному по 
этому случаю в рейхсканцелярии, и [185] сообщил, что отдал приказ расстрелять 
«мерзавца-лжесвидетеля, возведшего напраслину на достойного человека». Через 
несколько недель Канарис доложил мне, что тайная полиция — гестапо — так и не 
привела объявленный приговор в исполнение. Мне сразу же стало ясно, что 
лжесвидетель — послушный инструмент в чьих-то руках, а жизнь сохранена ему в 
качестве платы за дискредитацию генерала Фрича. 
Я приказал Канарису провести самое тщательное расследование, поскольку в 
ближайшее время собираюсь доложить фюреру об этом вопиющем факте. Канарис 
попросил не давать ходу полученной от него информации, а он, в свою очередь, 
незамедлительно узнает все обстоятельства дела у Гейдриха. Через несколько дней 
он действительно доложил мне, что первичная информация оказалась неверной — 
лжесвидетель давно уже получил по заслугам и захоронен на тюремном кладбище. 
Склонен предполагать, что первый доклад Канариса соответствовал 
действительности и он отозвал его из страха, опасаясь возможных контрмер СС и 
последствий моего доклада фюреру. Последовавшая ликвидация опасного свидетеля 
означала, что секретные службы заметают следы. Мне следовало остеречься и 
сделать соответствующие выводы из неискренности шефа абвера еще тогда, ибо в 
случае с Канарисом мои излишняя доверчивость и вера в порядочность людей дорого 
обошлись мне позднее. 
Гитлер приказал как можно быстрее завершить подготовку организационного 
включения федеральной австрийской армии в состав вермахта: срочно сформировать 
два управления корпусных округов, две пехотные, одну горнострелковую и одну 
танковую дивизии, укомплектованные исключительно рейхсдойче — коренными немцами.
 Все это существенно прибавило нам работы, не говоря уже о том, что после 
аншлюса мы значительно превысили планы формирования 36-дивизионного вермахта. 
Гитлер предпринял инспекционную [186] поездку по Остмарку — возвращенным в 
состав рейха австрийским землям, — объехал места дислокации вновь формируемых 
дивизий и лично приветствовал австрийских рекрутов, готовящихся к военной 
службе в рядах вермахта. Триумфатор-фюрер объезжал свои владения. Он стремился 
доказать всем, и в первую очередь имперской военной аристократии, что за 
короткий промежуток времени можно сформировать образцовые боеспособные полки 
даже в условиях старопрусской системы, и для этого вполне достаточно 
несгибаемой политической воли одного человека. 
Перевооружение, переоснащение и усиление австрийской армии не могли не 
беспокоить чешское правительство, которое продолжало пребывать в состоянии 
прострации после вступления вермахта в Австрию. 
ПЛАН «ГРЮН» — АННЕКСИЯ СУДЕТСКОЙ ОБЛАСТИ
20 апреля я вместе с командующими составными частями вермахта впервые принимал 
участие в торжественном приеме по случаю дня рождения фюрера. Герман Геринг, 
произведенный в чин фельдмаршала после отставки Бломберга, как самый старший по 
званию произнес приветственную речь от имени немецких вооруженных сил. Потом 
последовали традиционное пожимание рук и выезд в Тиргартен на совместный парад 
армии, кригсмарине и люфтваффе. Во второй половине дня старшие офицеры были 
приглашены на малый прием к фюреру. 
Вечером перед отъездом в Берхтесгаден фюрер вызвал меня к себе. Последовал 
часто упоминавшийся на процессе приказ подготовить разработку военной операции 
против Чехословакии на уровне директивного плана генерального штаба. Как всегда,
 фюрер разъяснил мне свою позицию по военно-политическому вопросу [187] в 
пространном и эмоциональном монологе. Проблему следует решить раз и навсегда. 
Во-первых, из-за проживающих там немцев, подвергающихся беспрецедентным 
притеснениям со стороны чешского правительства; во-вторых, исходя из очевидных 
стратегических соображений, — в случае вооруженного конфликта на Востоке с 
Польшей и, прежде всего, с большевизмом. Он убежден, что наибольшая угроза 
рейху исходит именно от чехов. Русские всегда рассматривали Чехословакию как 
операционную базу Красной Армии и ВВС: отсюда враг в мгновение ока окажется у 
стен Дрездена — в сердце рейха. Сам он не имеет намерения развязывать войну 
против Чехословакии, но развитие политической ситуации в Европе может 
потребовать от нас молниеносных действий. 
Я несколько растерялся, получив такого рода указания фюрера, но принял их к 
безоговорочному исполнению, как это и полагается делать подчиненному. 
Инструкции, полученные мной на этом совещании, часто цитируются на процессе по 
так называемому «протоколу Шмундта», который мне так никогда и не довелось 
держать в руках. На следующий день я сообщил Йодлю о состоявшемся накануне 
совещании и предмете обсуждения. Посовещавшись, мы пришли к выводу, что, судя 
по характеру полученных директив, речь может идти только о планах отдаленного