Манифест являет собой "отвратительный гибрид власовщины и белогвардейщины", 
"удивительную смесь национал-социализма... черносотенных лозунгов, близких по 
духу лозунгам недоброй памяти "Союза Михаила архангела", и программы 
белоэмигрантского НТС". Это — "гитлеровский документ", "гнусный документ" 
(потому, очевидно, что в нем речь идет о "новой России, без большевиков и 
капиталистов"){822}. Однако следует отдать должное авторам: они по крайней мере 
намекают на то, что больше всего возмущает их в Манифесте, — требование 
восстановления частной собственности, особенно на землю, а также требование 
прекращения классовой борьбы. На самом деле Манифест этим не ограничивался: его 
программа состояла из 14 пунктов, и осуществление программы заложило бы прочную 
основу для современного правового государства{823}. 
Достаточно взглянуть на заявленные в Пражском манифесте цели власовского 
движения, чтобы понять, почему советская сторона не могла его обнародовать. 
Первый пункт Манифеста провозглашает [316]: 
Свержение сталинской тирании, освобождение народов России от большевистской 
системы и возвращение народам России прав, завоеванных ими в народной революции 
1917 года. 
При этом речь идет не о возвращении к дореволюционным царским временам, но о 
завершении дела буржуазной февральской революции. Наряду с формулировками 
общего характера, составляющими неотъемлемую часть любого документа такого рода.
 Пражский манифест содержит также весьма однозначные и определенные требования. 
Здесь выдвигается требование вместо "режима террора и насилия", "насильственных 
переселений и массовых ссылок" ввести такой общественный порядок, при котором 
возможно "обеспечение социальной справедливости и защиты трудящихся от всякой 
эксплуатации". Здесь с "классической четкостью" провозглашаются буржуазные 
свободы{824} — религии, совести, слова, собраний и печати, а также 
неприкосновенность личности, жилища и имущества, приобретенного в результате 
честного труда. 
Манифест выдвигает требование независимости и гласности суда (именно этот 
принцип был нарушен в процессе руководителей йласовского движения). В области 
социально-экономической выдвигалось требование ликвидации колхозов, передачи 
всей земли крестьянам в частную собственность, восстановление свободной 
торговли и ремесел. Но создаваемая таким образом свободная конкуренция 
экономических сил подлежала одному существенному ограничению: в Манифесте 
постулировался принцип "социальной справедливости", то есть защиты всех 
трудящихся от эксплуатации. Предусматривались "широкие государственные 
мероприятия по укреплению семьи и брака", гарантировалось равноправие женщины, 
установление минимальной оплаты труда "в размерах, обеспечивающих культурный 
образ жизни", "право на бесплатное образование, медицинскую помощь, на отдых, 
на обеспечение старости". Пражский манифест провозглашал также: 
Никакой мести и преследования тем, кто прекратит борьбу за Сталина и большевизм,
 независимо от того, вел ли он ее по убеждению или вынужденно. 
Чтобы понять значение Пражского манифеста, стоит еще раз обратиться к 
политическим основам русско-немецкого сотрудничества. Советские авторы 
неустанно твердят, что Власов "продался [317] немецким фашистам", заверил 
Гитлера в собственном вернопод-данничестве и связал со своим именем "одно из 
самых подлых и черных деяний в истории Великой Отечественной войны"{825}. Но 
как в действительности складывались отношения Власова с немцами и, в частности, 
его отношение к национал-социализму? Руководители Освободительного движения с 
самого начала не скрывали, что сотрудничество с немцами возможно для них лишь 
на основе абсолютного равенства. Высказываний на этот счет чрезвычайно много, 
мы ограничимся лишь несколькими примерами. Так, Власов при всякой возможности 
критически высказывался в адрес немецкой восточной политики. Уже в начале 1943 
года на открытом собрании в Пскове он подверг резкой критике предрассудки 
многих немцев, которые видят в русских людей второго сорта. Как сказано в 
немецком донесении, "он произнес слово "унтерменш", заявил, что не считает себя 
"унтерменшем", и спросил присутствующих, считают ли они себя 
"унтерменшами"{826}. В речи перед членами ВВС РОА 18 февраля 1945 года Власов 
обвинил Германию в разжигании ненависти "между двумя великими народами"{827}. 
Один из ближайших сотрудников Власова полковник Боярский (впоследствии — 
генерал-майор) в июне 1943 года прямо заявил своим немецким слушателям, что 
русские и немцы могут стать "лучшими друзьями, но могут — и злейшими врагами". 
Он предостерег немцев от "предательства" принципов равноправного союза, сказав, 
что нормальные отношения возможны лишь в случае выполнения этих принципов. 
Боярский считал непременной предпосылкой сотрудничества уважение национальной 
независимости России{828}. 
Русские ни разу не отступили от этих требований. Это отразилось также в речи 
начальника личной канцелярии Власова полковника Кромиади перед восточными 
рабочими в Сосновце 23 декабря 1944 года: "Мы честно протягиваем Германии руку, 
но в ответ мы требуем к себе тоже честного отношения"{829}. Все это позволяет 
определить заключенный в Праге союз как вынужденный, как военное содружество, 
порожденное необходимостью. В Пражском манифесте по этому поводу говорится: 
Комитет Освобождения Народов России приветствует помощь Германии на условиях, 
не затрагивающих чести и независимости нашей Родины. Эта помощь является сейчас 
единственной реальной возможностью организовать вооруженную борьбу против 
сталинской клики. [318] 
П. Григоренко в своих мемуарах спрашивает: "Могли ли такие люди, как Нерянин, 
которые поставили своей целью свержение сталинского режима, упустить 
возможность, предоставляемую им сотрудничеством с немцами?"*{830} Старший 
лейтенант Дмитриев в речи на многолюдном митинге в берлинском "Доме Европы" 18