еврейского вопроса.
      Министр пропаганды поехал в Мюнхен явно за тем, чтобы подстрекнуть старых 
бойцов к кровавому погрому. Совершенно случайно его намерение получило 
поддержку, благодаря сообщению, поступившему в момент, когда старые нацисты 
садились за столы в пивной: Эрнст фон Рат скончался в 16.30 от полученных 
ранений. Мюнхенский полицейпрезидент, обергруппенфюрер СС барон фон Эберштайн 
вспоминал: «На Гитлера новость произвела тягостное впечатление, и он помалкивал,
 хотя всегда был очень разговорчивым за столом. Через некоторое время головы 
Гитлера и Геббельса сблизились, и между ними произошел, видимо, чрезвычайно 
важный разговор».
      Вне всякого сомнения, как раз в этот момент и было принято решение. 
Гитлер, естественно, как глава государства не мог быть вовлечен в погром, 
Геббельс же принял на себя роль режиссера. Когда диктатор покинул зал, министр 
пропаганды произнес речь, текст которой не сохранился, но которая, без сомнения,
 относилась к мастерским достижениям нацистской демагогии.
      «Речь эта была явно подстрекательской, и из нее следовало, что Геббельс 
намеревался начать соответствующую акцию», — вспоминал впоследствии 
руководитель молодежи Бальдур фон Ширах.
      В сказанном каждый услышал свое: одни — распоряжение не препятствовать 
акциям, направленным против евреев; другие — приказ инициировать погромы; 
третьи — указание поджигать синагоги; четвертые — требование изгнания евреев из 
страны.
      Геббельс же всего лишь сообщил фюреру об антиеврейских акциях, начавшихся 
в некоторых округах и районах страны. Гитлер принял решение, запрещающее партии 
заниматься подготовкой и организацией таких демонстрацией, но если они 
возникнут стихийно, им не препятствовать. Вот собственно и все. Но старые бойцы 
приучены понимать свое руководство и без слов.
      «Отданные устно указания имперского министра пропаганды, — трактовал 
впоследствии высший партийный суд, — были поняты многими присутствовавшими, что 
партия официально не должна выступать как зачинщица подобных демонстрацией, на 
деле обязана организовывать и проводить их».
      Старые бойцы, большинство из которых являлись командирами партийных 
организаций, сразу же поспешили к телефонам и отдали распоряжения на поднятие 
своих подразделений по тревоге. Наконецто, они почувствовали, что могут 
самостоятельно решать пресловутый еврейский вопрос, а руководители СА сделали 
вывод, что настала пора выхода из тени и воздания мести за 30 июня 1934 года. 
Над всем этим возвышался Иосиф Геббельс, неустанно диктовавший распоряжения по 
телетайпу. Постоянно трещали телефоны и отдавались распоряжения адъютантам.
      Лица же, официально занимавшиеся решением еврейской проблемы, не имели ни 
малейшего представления о происходившем.
      Герман Геринг дремал в ночном поезде, следовавшем в Берлин, Гиммлер 
отправился на церемонию приведения к присяге эсэсовских новобранцев у 
Фельдхеррнхалле (на это мероприятие должен был прибыть Гитлер), а Гейдрих сидел 
с товарищами за столом в гостинице «Фир яресцайтен». Действия Геббельса 
оказались для шефа полиции безопасности полной неожиданностью.
      Гестаповский правовед Вернер Баст, направившийся вместе с ним на 
традиционную встречу видных нацистов, вспоминал: «Не успели мы отойти несколько 
десятков метров от отеля, в которой находились, как увидели заполыхавшую огнем 
ближайшую синагогу».
      Недоумевая по поводу происходившего, Гейдрих позвонил в местное 
управление гестапо. В 23.15 дежурный офицер доложил ему, что получено сообщение 
из мюнхенского управления пропаганды о начале еврейских погромов, в которые 
полиция вмешиваться не должна. Гейдрих не знал как ему поступить и послал 
группенфюрера СС Карла Вольфа к Гиммлеру. В 23.30 тот нашел его в частных 
апартаментах Гитлера на Принцрегентштрассе.
      Адольф Гитлер, казалось, был удивлен антиеврейскими акциями более других. 
Как потом вспоминал шеф СС: «Когда я спросил фюрера о происходящем, у меня 
сложилось впечатление, что он ничего об этом не знал».
      Однако Гитлер быстро отделался от хорошо разыгранного удивления и 
приказал, чтобы СС ни во что не вмешивалась, а гестапо позаботилось о 
сохранности еврейской собственности. Это распоряжение Вольф передал Гейдриху. 
Что произошло в следующие минуты, неизвестно, так как Гиммлер вместе с Гитлером 
выехал на церемонию принятия присяги эсэсовцами. Можно лишь предположить, что 
Гейдрих дал указание Мюллеру, остававшемуся в Берлине, объявить тревогу всем 
своим службам. Не зная ничего о причинах происходившего, он пытался во всем 
разобраться по поступавшим сообщениям. В час ночи 10 ноября Гиммлер возвратился 
в отель и отдал необходимые распоряжения.
      Срочной депешой Гейдрих дал указание всем учреждениям гестапо и СД: «Не 
допускать разграбления еврейских лавок и жилищ. Полиция получила приказ 
наблюдать за происходящим и задерживать грабителей. Обратить особое внимание, 
чтобы на торговых улицах не был учинен погром нееврейских заведений. Не 
допускать оскорблений иностранцев, если они даже и евреи».
      Отдав необходимые распоряжения, Гиммлер с яростью обрушился на виновника 
происходившего — Геббельса, сразу же поняв значение погрома 9 ноября. Это был 
удар по рационалистической политике СС, атака на ее главенствующее положение в 
вопросах переселения евреев в другие страны, саботаж предложенного и 
осуществляемого СС решения еврейской проблемы. Вызвав унтерштурмфюрера СС 
Луитпольда Шаллермайера, личного референта Вольфа, он продиктовал ему в 3 часа 
ночи: «Полагаю, что Геббельс в своих властных устремлениях, на что я уже давно 
обратил внимание, при своей безмозглости начал эту акцию в условиях особо