Стоит сверхъестественная тишина, все глаза устремлены на меня. Я должен 
что-то сказать.
   "… после того, как мы потеряли так много друзей… после того, как пролито 
столько крови дома и на фронте… непостижимый рок… лишил нас победы… мужество 
наших солдат… всего нашего народа… было беспримерным… война проиграна… я 
благодарю вас за вашу верность, с которой вы… в этом полку… служили своей 
стране… ".
   Я пожимаю руки всем по очереди. Никто из них не произносит ни слова. 
Безмолвные рукопожатия говорят, что они понимают меня. Когда я ухожу прочь в 
последний раз я слышу, как Фридолин командует:
   «Равняйсь»!
   «Равняйсь»! – для многих, многих наших товарищей, которые пожертвовали 
своими молодыми жизнями. «Равняйсь»! для нашего народа, для его героизма, 
равного которому нет в истории. «Равняйсь»! – для самого прекрасного наследия, 
которое мертвые когда-либо завещали потомкам. «Равняйсь»! – для стран Запада, 
которых они старались защитить и которые сейчас заключены в роковые объятия 
большевизма…
 
***
 
   Что нам сейчас делать? Закончилась ли война для «Иммельмана»? Неужели мы не 
дадим немецкой молодежи повод гордо вскинуть однажды головы и не сделаем 
какого-нибудь последний жест, например, не спикируем всем полком на вражеский 
штаб или другую важную военную цель и такой смертью не поставим достойную точку 
в списке наших боевых вылетов? Весь полк будет со мной, как один человек, я 
уверен в этом. Я ставлю вопрос перед группой. Ответ «нет»… возможно, это 
правильно… достаточно уже мертвых… и может быть, у нас будут еще другие миссии.
   Я решил возглавить колонну, которая идет на запад. Это будет очень длинная 
колонна, потому что все соединения под моим командованием, включая зенитчиков, 
должны следовать вместе с наземным персоналом. Все будет готово к шести часам и 
затем мы тронемся в путь. Командир второй эскадрильи получает приказ подняться 
в воздух и со всеми самолетами лететь на запад. Когда коммодор узнает о моем 
намерении вести колонну, он приказывает мне, из-за моей раны, лететь на 
самолете, в то время как Фридолин возглавит марш. Под моим командованием 
остается эскадрилья в Рейхенберге. Я больше не могу связаться с ней по телефону,
 так что мне приходится лететь туда вместе с Ниерманом чтобы проинформировать 
их о новой ситуации. «Шторх» плохо набирает высоту, а мне она нужна, потому что 
Рейхенберг находится по ту сторону гор. Я приближаюсь к аэродрому со всеми 
предосторожностями, со стороны долины. Вид у него какой-то заброшенный. 
Поначалу я никого не вижу и подруливаю к ангару с намерением воспользоваться 
телефоном в диспетчерской. Я как раз вылезаю из «Шторха», когда раздается 
страшный взрыв и ангар взлетает на воздух у меня на глазах. Инстинктивно мы 
падаем ничком и ждем града камней, которые проделывают несколько дырок в крыле, 
но нас не задевают. Рядом с диспетчерской загорается грузовик с ракетами и они 
взлетают в воздух, сверкая всеми цветами радуги. Символ катастрофы. Мое сердце 
начинает кровоточить только при одной мысли об этом. Здесь никто не ожидает 
моих новостей о том, что все кончено, по всей вероятности они получили это 
известие откуда-то еще.
   Мы карабкаемся в наш искалеченный «Шторх» и после бесконечно долгого разбега 
самолет измученно поднимается в воздух. Мы летим назад, в Куммер, следуя вдоль 
той же самой долины. Все заняты сборами, порядок следования назначен самый 
выгодный, с точки зрения тактики. Зенитные орудия рассредоточены по всей длине 
колонны так, чтобы они могли прикрыть ее в случае атаки, когда возникнет такая 
необходимость, если кто-то попытается остановить наш марш. Наша цель – 
оккупированная американцами Южная Германия.
   После того, как колонна тронулась, все остальные, кроме тех, кто хочет 
дождаться моего взлета, полетят кто куда, многие из них получат шанс избежать 
плена, если смогут приземлиться где-то неподалеку от своих домов. Я не смогу 
так поступить, я намереваюсь приземлиться на аэродроме, оккупированном 
американцами, потому что моя нога требует медицинского вмешательства, так что 
идея где-то спрятаться отпадает. Кроме того, меня может узнать множество людей. 
Я не вижу причин, почему бы мне не сесть на обычном аэродроме, в надежде, что 
солдаты союзников будут обращаться по-рыцарски даже с побежденным врагом. Война 
окончена и поэтому вряд ли меня будут арестовывать и надолго задерживать, я 
думаю, что через короткое время всем разрешат идти по домам.
   Я стою, наблюдая за погрузкой колонны, когда слышу гул высоко над нами. Это 
пятьдесят или шестьдесят русских бомбардировщиков, «Бостоны». Я едва успеваю 
подать тревогу, как на нас начинают со свистом сыпаться бомбы. Я лежу на дороге,
 прижимая к себе костыли и думаю, что если эти парни будут хорошо целиться, у 
нас, при такой скученности, будут огромные потери. Вот уже слышен грохот 
разрывов, бомбовый ковер ложится прямо в центре города, в километре от дороги, 
на которой выстроилась наша колонна. Бедные жители Нимеса!
   Русские заходят еще раз. Даже со второй попытки они не могут попасть в 
колонну. Вот машины тронулись. Я смотрю последний раз на мою часть, которая 
семь лет была моим миром и всем, что для меня имело значение. Сколько крови 
пролитой за общее дело, скрепило нашу дружбу! Я отдаю им честь в последний раз.
 
***
 
   К северо-западу от Праги, неподалеку от Кладно, колонна натыкается на