он говорит, что в Берлине уже невозможно приземлится. Я отвечаю:
   «Утром я сяду на „Штуке“ на этой магистрали. Я думаю, что на более легком 
самолете это еще можно сделать. Кроме того, мне кажется важным вывезти фюрера 
из этого опасного места, так чтобы он не потерял контроля над ситуацией в 
целом».
   Фон Белов просит меня не вешать трубку, пока он наводит справки. Он 
возвращается к телефону и говорит:
   «Фюрер принял окончательное решение. Он решил, что Берлин нужно удерживать 
до последнего и поэтому не может оставить столицу, ситуация в которой выглядит 
критической. Он уверен, что если покинет город, войска, удерживающие его, будут 
уверены, что он бросает Берлин на произвол судьбы и сделают вывод, что любое 
сопротивление бесполезно. Поэтому фюрер намеревается остаться в городе. Вам не 
следует пытаться попасть в город, но вы должны немедленно возвращаться в 
Судетенланд чтобы обеспечить поддержку армии фельдмаршала Шернера, которому 
приказано нанести удар в направлении Берлина».
   Я спрашиваю фон Белова, что он думает о ситуации, потому что он говорит мне 
все это спокойно и без эмоций.
   «Наше положение не кажется слишком хорошим, но наступление генерала Венка 
или Шернера еще может спасти Берлин».
   Я восхищаюсь его хладнокровием. Я знаю, что мне делать и возвращаюсь в свою 
часть, чтобы продолжать боевые операции.
 
***
 
   Шокирующая известие о том, что глава государства и верховный 
главнокомандующий всеми вооруженными силами Рейха мертв, оказывает на войска 
ошеломляющий эффект. Но орды красных опустошают нашу страну и поэтому мы должны 
продолжать сражаться. Мы только тогда сложим оружие, когда такой приказ отдадут 
наши руководители. Это наш долг согласно присяге, это наш долг в виду ужасного 
рока, который угрожает нам, если мы сдадимся безоговорочно, как на этом 
настаивает враг. Это наш долг перед судьбой, которая поместила нас 
географически в самое сердце Европы и которому мы следовали столетиями: быть 
бастионом Европы против Востока. Понимает Европа или нет ту роль, которую 
судьба возложила на нас, относится ли она к нам с фатальным безразличием или с 
враждебностью, все это ни на йоту не изменяет наш долг перед ней. Мы убеждены, 
что сможем высоко держать головы когда будет написана история нашего континента 
и, в особенности, тех тревожных времен, которые лежат впереди.
   Восточный и западный фронт подходят все ближе и ближе друг к другу, нам все 
труднее проводить операции. Можно только восхищаться дисциплиной моих людей, 
она осталось точно такой же, как в первый день войны. Я горжусь ими. Самое 
суровое наказание для моих офицеров, как это было всегда, – когда им не 
разрешают лететь вместе с остальными на боевое задание. Я испытываю проблемы с 
моей культей. Механики сконструировали для меня оригинальное устройство похожее 
на дьяволово копыто, с которым я летаю. Оно прикреплено под коленом и каждый 
раз когда я давлю на него, то есть, скажем, когда мне нужно нажать на правую 
педаль, нижняя часть культи, которая только начала затягиваться, натирается так,
 что на коже образуется язва. Рана открывается вновь и начинает сильно 
кровоточить. Особенно в воздушном бою, когда мне нужно резко развернуться 
вправо, культя стесняет мои движения и иногда после вылета мой механик должен 
вытирать кровь, которой забрызгана вся кабина.
   Мне вновь везет в первые дни мая. Я отправляюсь на встречу с фельдмаршалом 
Шернером, но хочу заглянуть по дороге в штаб-квартиру Люфтваффе в замке 
Херманштадтель, примерно в семидесяти пяти километрах от нас. Я лечу туда на 
«Шторхе» и вижу, что замок окружен высокими деревьями. В центре находится парк, 
на территории которого я могу, как мне кажется, приземлиться. Со мной в 
самолете находится верный Фридолин. Посадка проходит благополучно, после 
короткой остановки для того, чтобы взять некоторые карты, мы вновь взлетаем по 
направлению к высоким деревьям, набирая высоту. «Шторх» медленно набирает 
скорость, для того, чтобы облегчить взлет я выпускаю закрылки прямо перед 
опушкой лесой. Но самолет не может подняться выше самых высоких деревьев. Я 
тяну ручку на себя, но у нас недостаточно скорости. Тянуть на себя бесполезно, 
нос самолета словно наливается тяжестью. Я слышу какой-то страшный треск. 
Сейчас я окончательно разбил культю, если только не хуже. Затем все вдруг 
стихает. Я лежу на земле? Нет, сижу в кабине, и рядом со мной Фридолин. Мы 
застряли в развилке ветвей на самой верхушке огромного дерева, и весело 
раскачиваемся взад и вперед. Все дерево шатается, наверное, удар был слишком 
сильным. Я боюсь, что «Шторх» сыграет с нами еще одну шутку и перевернется 
вверх колесами. Фридолин придвигается ближе и спрашивает с тревогой: «Что 
происходит»?
   Я говорю ему: «Не шевелись, или мы и все, что осталось от „Шторха“, рухнет 
вниз».
   Хвост и куски крыльев отвалились и лежат на земле. Я все еще держу в руках 
ручку, культя не пострадала, я ни обо что ее не ударил. Повезло! Мы не можем 
слезть с дерева, оно очень высокое и с гладкой корой. Мы ждем, и спустя 
какое-то время на сцене появляется генерал, он слышал треск и сейчас видит нас, 
сидящих на дереве. Он очень доволен, что мы отделались так легко. Поскольку нет 
никакого другого способа спустить нас вниз, он посылает за местной пожарной 
командой. Они помогают нам спуститься вниз по длинной раздвижной лестнице.
   Русские обошли Дрезден и пытаются пересечь Эрцгебирге с севера, чтобы 
достигнуть границ протектората и выйти во фланг армии Шернера. Главные