огневая мощь слаба, их машины, такие как бомбардировщик «Мартин» и ДВ-3 
устарели. Почти не видно самолетов нового типа Пе-2. Только позднее 
американские поставки двухмоторных бомбардировщиков «Бостон» становятся 
заметными. По ночам на нас часто совершают налеты маленькие самолеты, цель 
которых – не дать нам выспаться и нарушить снабжение. Больших успехов они 
обычно не добиваются. Впервые это случается в Лепеле. Некоторые из моих коллег, 
ночевавших в палатке, разбитой в лесу, стали их жертвами. Где бы эти «воздушные 
змеи» как мы называем эти маленькие, опутанные тросами бипланы, не замечали 
горящий свет, они бросают маленькие осколочные бомбы. Они делают это повсюду, 
даже на линии фронта. Часто они выключают свои двигатели чтобы затруднить их 
обнаружение и планируют. Все что мы слышим – это свист ветра в их растяжках. 
Маленькие бомбы сбрасываются в полной тишине и немедленно их двигатели начинают 
работать снова. Это не столько обычный метод ведения войны, сколько попытка 
расшатать нам нервы.
   Группа получает нового командира, лейтенанта Стина. Он прибывает из той же 
части, в которой я получал первые уроки полетов на «Штуке». Он привыкает к тому,
 что я следую за ним как тень и держусь лишь в нескольких метрах от него во 
время пикирования на цель. Его меткость изумительна, но если он промахивается, 
я наверняка накрываю цель. Следующие самолеты могут сбросить свои бомбы на 
зенитные орудия и другие цели. Он восхищен, и когда эскадрон немедленно 
сообщает ему обо всех «барашках-любимцах», в числе которых перечислен и я сам, 
он ничего им не отвечает. Однажды они спрашивают его «Ну, как там Рудель, в 
порядке?» Когда он отвечает: «Это самый лучший пилот из тех, с кем мне 
доводилось летать», вопросов больше не возникает. Он признает мои способности, 
но, с другой стороны, он предупреждает, что я протяну недолго, потому что я – 
«сумасшедший». Термин отчасти используется в шутку как оценка одного летчика 
другим. Он знает, что я обычно пикирую почти до самой земли, чтобы убедиться, 
что цель поражена точно и бомбы не будут потрачены зря.
   «Это когда-нибудь приведет тебя к беде», вот его мнение. В общем, и целом он 
может быть и прав, но пока мне везет. Но опыт приходит с каждым новым вылетом. 
Я в большом долгу перед Стином и считаю себя счастливцем, что летаю с ним.
   Тем не менее, в эти несколько недель все выглядит так, как будто его 
предсказания вот-вот сбудутся. Во время атак на низкой высоте дороги, по 
которой пытаются наступать русские, один из наших самолетов получает 
повреждения и совершает вынужденную посадку. Самолет наших товарищей садиться 
на маленькой просеке, окруженной кустарником и русскими. Команда ищет укрытие 
под самолетом. На песке я вижу фонтанчики от пуль, выпущенных из русских 
пулеметов. Если наших пилотов не подобрать, они погибли. Но красные уже рядом. 
Черт возьми! Я должен их подобрать! Я выпускаю закрылки и планирую к земле. Я 
уже могу разглядеть светло-зеленую форму иванов среди кустов. Бум! Пулеметная 
очередь попадает в двигатель. Нет никакого смысла садиться на поврежденном 
самолете, если я даже и смогу сесть, то мы не сможем потом взлететь. С моими 
товарищами все кончено. Когда я их вижу последний раз, они машут нам вслед 
руками. Двигатель сначала работает с большими перебоями, но затем его работа 
как-то налаживается, что дает мне возможность подняться над подлеском в другом 
конце просеки. Масло хлещет на лобовое стекло кабины, и я в любой момент ожидаю,
 что один из поршней остановится. Если это произойдет, мой двигатель заглохнет 
навсегда. Красные прямо подо мной, они бросаются на землю, некоторые из них 
открывают огонь. Самолеты поднимаются на высоту около 300 метров и выходят из 
торнадо огня из стрелкового оружия. Мой двигатель держится ровно до тех пор, 
пока я не достигают линии фронта, затем он останавливается и я приземляюсь. 
Меня доставляют назад на базу на грузовике.
   Здесь только что прибыл офицер-кадет Бауэр. Я знаю его еще с тех времен, 
когда он учился летать в Граце. Позднее он отличился в боях и, один из немногих,
 сумел пережить эту компанию. Но день, когда он присоединился к нам, трудно 
назвать счастливым. Я повреждаю правое крыло самолета, потому что во время 
рулежки меня окутала густая туча пыли, и в результате я столкнулся с другим 
самолетом. Это означает, что я должен заменить крыло, но запасного на аэродроме 
нет. Мне говорят, что один поврежденный самолет все еще стоит на нашей старой 
взлетной полосе в Улла, но его правое крыло в целости и сохранности. Стин 
разгневан. «Полетишь, когда твой самолет будет в исправности, и не раньше». 
Быть прикованным к земле – суровое наказание. Так или иначе, но последний на 
сегодняшний день вылет уже закончился, и я лечу назад в Улла. Здесь были 
оставлены два механика из другой эскадрильи, они помогают мне. Ночью мы, с 
помощью нескольких пехотинцев, ставим на мой самолет новое крыло. В три часа 
ночи мы заканчиваем работу и несколько минут отдыхаем. Я рапортую о своем 
прибытии на исправном самолете как раз вовремя, для того чтобы участвовать в 
первом вылете в четыре тридцать. Мой командир усмехается и качает головой.
   Через несколько дней я переведен в третью эскадрилью в качестве 
офицера-инженера и должен распрощаться с первой эскадрильей. Стин не может 
остановить мой перевод. Я только-только прибываю, когда командир эскадрильи 
покидает часть и на его место назначен новый. Кто он? Лейтенант Стин.
   «Твой перевод и наполовину не был таким уж плохим делом, видишь сейчас сам. 
Да, никогда не следует пенять на судьбу!» говорит Стин когда мы с ним снова 
встречаемся. Когда он присоединяется к нам в палатке в Яновичах, где находится 
офицерская столовая, здесь творится настоящая суматоха. Один местный старик 
пытается наполнить свою зажигалку из большой железной канистры с бензином как 
раз в тот момент, когда он щелкает ею чтобы убедиться, что она работает. 
Раздается страшный грохот, канистра взрывается у него перед носом. Досадная 
трата хорошего бензина, многие старушки были бы рады обменять его на несколько