на самой южной оконечности Пелопонесса. Для того, кто получил классическое 
образование, полет особенно впечатляет и пробуждает многие школьные 
воспоминания. Я, не теряя времени, докладываю командиру своей новой части о 
прибытии. Я глубоко взволнован, наконец-то пришел мой час, и я скоро приму 
участие в серьезных военных операциях. Первым, кто меня встречает, является 
адъютант, его, и мое лицо одновременно мрачнеет. Мы – старые знакомые… это мой 
инструктор из Кана.
   «Что ты здесь делаешь?», спрашивает он.
   Его тон действует на меня как холодный душ.
   «Докладываю о прибытии».
   "Не будет тебе никаких боевых задач, пока ты не научишься как следует 
управлять «Штукой».
   Я с трудом сдерживаю гнев, но держу себя под контролем даже когда он 
добавляет с унизительной улыбкой: «Ты хоть чему-нибудь научился с тех пор?»
   Ледяное молчание – до тех пор, пока я не нарушаю нетерпимую паузу: «Я умею 
управлять самолетом».
   Почти с презрением – или мне так только показалось? – он говорит с 
ударениями, которые окатывают меня ледяной волной:
   «Я передам твое дело на рассмотрение командира и будем надеяться на лучшее. 
Пусть он решает. Это все, можешь идти и привести себя в порядок».
   Когда я вышел из палатки в слепящее солнечное сияние, я мигаю – не только 
потому, что оно такое яркое. Я борюсь с нарастающим внутри меня чувством 
отчаяния. Затем здравый смысл подсказывает мне, что у меня нет причин терять 
надежду. Адъютант может быть предрасположен против меня, но его мнение обо мне 
– это одно, а решение командира может быть совсем иным. Предположим даже, что 
адъютант имеет такое влияние на командира – но возможно ли, что решение не 
будет принято в мою пользу? Нет, вряд ли командир будет колебаться, потому что 
он даже не знает меня и, конечно же, составит свое собственное мнение. Приказ 
немедленно доложить командиру прерывает мои размышления. Я уверен, что он сам 
решит, как поступить со мной. Я докладываю. Он отвечает на мое приветствие 
довольно апатично и подвергает меня длительному и молчаливому осмотру. Затем он,
 растягивая слова, произносит: «мы уже знаем друг друга», и, возможно, заметив 
выражение несогласия на моем лице, отмахивается от моего молчаливого протеста 
движением руки. «Конечно, знаем, поскольку мой адъютант знает о вас все. Я знаю 
вас с его слов настолько хорошо, что вплоть до дальнейших распоряжений вы не 
будете летать с моей эскадрильей. Вот если в будущем у нас не будет хватать 
людей…»
   Я не слышу, что он мне говорит. В первый раз на меня что-то находит, 
какое-то чувство в глубине живота, чувство, которое я не испытывал несколько 
лет, до тех пор, когда однажды возвращался на самолете, изрешеченном вражескими 
пулями и серьезной потерей крови, которая высасывала мои силы.
   Я не имею ни малейшего представления о том, как долго говорит командир и еще 
меньше я знаю, о чем. Во мне бурлит восстание, и я чувствую, как в моей голове 
молотом стучит предупреждение: «Нет, не делай этого… не делай…». Затем голос 
адъютанта возвращает меня к реальности: «Вольно».
   Я вижу его в первый раз. Вплоть до этого момента я не уверен, что он 
присутствует. Он смотрит на меня каменным взглядом. Сейчас я полностью 
восстановил контроль над собой.
   Несколько дней спустя начинается операция по захвату Крита. Двигатели ревут 
над летным полем. Я сижу в своей палатке. Крит – это проба сил между «Штуками» 
и английским флотом. Крит – остров. Согласно всем военным аксиомам, только 
превосходящие военно-морские силы могут отобрать остров у англичан. Англия – 
морская держава. Мы – нет. Конечно же, нет, потому что Гибралтар не позволяет 
нам привести в Средиземноморье наши суда. Но эта военная аксиома, господство 
Англии на море сейчас ставится под сомнение бомбами наших пикирующих 
бомбардировщиков. А я сижу один в своей палатке…
   «Вплоть до дальнейших распоряжений вы не будете летать с моей эскадрильей!».
   Тысячи раз в день это предложение возмущает меня, высокомерное, 
саркастическое, делающее меня посмешищем. Снаружи раздаются голоса экипажей, 
взволнованно рассказывающих о своем опыте и о высадках наших воздушно-десантных 
войск. Иногда я пытаюсь убедить одного из них позволить мне лететь вместо него. 
Это бесполезно. Даже дружеский подкуп ничего мне не приносит. Время от времени, 
как мне кажется, я могу прочитать нечто вроде симпатии на лицах моих коллег, и 
затем горло пересыхает от еще более горького гнева. Когда взлетает самолет, я 
хочу заткнуть уши чтобы не слышать музыку моторов. Но не могу. Я слушаю. Я не 
могу с собой ничего поделать! «Штуки» работают непрерывно, один вылет сменяет 
другой. Они делают историю где-то там, в битве за Крит, а я сижу в своей 
палатке и рыдаю от ярости.
   «Мы уже знаем друг друга!» Совсем наоборот! Ни в малейшей степени! Я 
совершенно уверен, что даже сейчас я мог бы быть полезным эскадрильи. Я умею 
летать. У меня хватит воли выполнить задание. Предрасположенность стоит между 
мной и шансом получить рыцарские шпоры. Предрасположенность моего начальника, 
который отказывается дать мне возможность убедить его в том, что его «суждение» 
неправильно.
   Я собираюсь доказать вопреки его мнению, что со мной обошлись несправедливо. 
Я не позволю существовать этим предубеждениям против меня. Так с подчиненными 
нельзя обращаться, сейчас я это понимаю. Снова и снова пламя неповиновения 
бушует внутри меня. Дисциплина! Дисциплина! Дисциплина! Контролируй себя, 
только путем самоограничения ты сможешь достичь чего-то. Ты должен научиться 
понимать все, даже ошибки. Даже слепоту старших офицеров. Нет другого способа