чувства в животе. Я бы охотно врезался в землю где-нибудь прямо здесь. Могла ли 
эта колонна быть немецкой? Все горит. Но почему мы подверглись такому сильному 
обстрелу из грузовиков? Как оказались здесь американские автомашины? Помимо 
этого, я своими глазами видел бегущих людей в коричневой форме! Пот струится по 
лицу, меня охватывает отупляющее чувство паники.
   Уже совсем стемнело, когда мы приземляемся в Павловке. Никто из нас не 
произносит ни слова. Была ли эта колонна немецкой? Неопределенность душит нас. 
Я никак не могу выяснить по телефону у армии или Люфтваффе, чья это была 
колонна. К полуночи прибывают несколько солдат. Оперативный офицер прерывает 
мой крайне беспокойный сон и говорит, что есть важные новости. Наши армейские 
коллеги хотят поблагодарить нас за то, что мы помогли им сбежать. Они 
рассказывают, что их грузовики были захвачены вражеской колонной. Они только 
успели отбежать на сотню метров, чтобы укрыться от русского огня в канавах в 
стороне от дороги. Именно в этот момент мы появились на сцене и расстреляли 
иванов. Наши парни немедленно воспользовались ситуацией и сумели скрыться. Это 
снимает с меня тяжкий груз и я разделяю ликование наших собратьев по оружию.
   Спустя некоторое время после этого случая мы оказываемся в Днепропетровске. 
Аэродром находится на восточном берегу Днепра, очень далеко от наших казарм в 
центре города. Для обычного русского города это место производит хорошее 
впечатление, такое же, как и Харьков. Советские бомбардировщики и штурмовики 
почти каждый день атакуют мосты на Днепре в центре города. Красные надеются, 
что уничтожив их, они отрежут путь к отступлению немецким войскам и сделают 
невозможным снабжение боеприпасами и резервами нашей армейской группы. До сих 
пор мы не видели, что они добились в своих атаках на мост какого-нибудь успеха. 
Но жители торжествуют. Как только советские самолеты исчезают из виду, они 
бросаются к Днепру с корзинами, потому что успели заметить, что после каждого 
налета на поверхности появляется большое количество оглушенной рыбы. Похоже, 
столько рыбы в городе давно не ели. Мы летаем то на северо-восток, то на юг по 
мере того как Советы движутся вперед к Днепру в надежде не допустить создание 
нашей линии обороны по реке и консолидировать позиции. В то же самое время 
когда мы перемещаем нашу базу из Днепропетровска в Большую Костромку, в 120 
километрах дальше к западу, я теряю Беккера. Он переведен в штаб авиадивизии. 
Долгое время я сопротивляюсь его переводу, поскольку он принадлежит нашему 
«семейному кругу», но это бесполезно и после долгих переговоров принимается 
окончательное решение.
12. Все дальше на запад
   Большая Костромка – типичная русская деревня, со всеми преимуществами и 
недостатками, которые из этого проистекают. Для нас, жителей Центральной Европы,
 недостатки перевешивают. Деревня сильно разбросана и состоит в основном из 
глинобитных хижин, лишь немногие дома выстроены из камня. Уличная сеть возникла 
сама собой, без всякого плана, это просто немощенные проезды, которые 
пересекаются под самыми причудливыми углами. В плохую погоду наши автомашины 
тонут в грязи по самые оси так, что их невозможно потом вытащить. Аэродром 
находится на северном конце деревни, по дороге на Апостолово, которая почти 
непроходима для автотранспорта. Поэтому наш персонал не теряет времени и для 
того, чтобы сохранить мобильность, начинает использовать лошадей и волов, 
запряженных в повозки. Экипажи часто должны подъезжать к своим самолетам верхом 
на лошадях, они влезают на крыло своего самолета прямо с седла, потому что 
взлетная полоса выглядит немногим лучше, чем дороги. В этих погодных условиях 
она напоминает океан грязи с крошечными островками, и если бы не широкие шины 
Ю-87, мы вообще не могли бы взлететь. Наше жилье разбросано по всей деревне, 
штаб эскадрильи расквартирован в здании школы на ее южном краю. Здесь у нас 
есть даже офицерская столовая.
   Площадь перед зданием часто превращается в огромную лужу и когда она 
замерзает, что иногда случается, мы играем здесь в хоккей. Эберсбах и Фиккель 
никогда не упускают возможности поиграть. Недавно, тем не менее, они несколько 
охладели к игре, все ноги у них в синяках. Когда погода портится, хоккейные 
ворота переносят под крышу, уменьшенное хоккейное поле доставляет больше хлопот 
вратарям. Мебель от хоккея не страдает, потому что ее попросту нет.
   Русские потрясены множеством мелких предметов, которые наши солдаты возят с 
собой. Они думают, что все эти любительские фотографии наших домов, наших 
комнат, наших девушек являются пропагандой. Приходится тратить очень много 
времени чтобы убедить их, что все это подлинное, что немцы вовсе не людоеды. 
Через несколько дней после нашего прилета русские подошли и спросили, можно ли 
им снова повестить на стены иконы и распятия. Раньше, при советской власти, им 
приходилось все это прятать из-за неодобрения сына, дочери или комиссара. То, 
что мы не выдвигаем никаких возражений, по всей видимости воодушевляет их. Мы 
пытаемся им объяснить, что и в наших домах тоже есть распятия и религиозные 
картины, но они верят этому с большим трудом. Спешно они водружают в «красных 
углах» иконы и вновь и вновь выражают надежду, что это разрешение не будет 
отменено. Они живут в страхе перед комиссарами, которые держат всю деревню под 
наблюдением и шпионят за ее обитателями. Пост главного доносчика часто занимает 
директор школы.
   В настоящее время мы живем в заколдованном царстве грязи и переживаем 
вытекающие из этого трудности в снабжении, даже продовольствием. Когда я лечу 
низко над Днепром, то часто вижу как и наши и русские войска кидают ручные 
гранаты в воду и ловят оглушенную рыбу. Мы воюем, по Днепру проходит линия 
фронта, но каждая возможность накормить войска должна быть использована. И вот 
однажды я решаю попытать удачу с небольшой 50-кг бомбой. Гослер, наш 
квартирмейстер, послан во главе группы нестроевых солдат к Днепру. Перед их