чувствую себя, словно в бреду. Наконец в голове складывается слово: календарь. 
Любопытно, какой день недели он показывает сегодня? Мне никак не удается 
устроиться на этом проклятом рундуке, на котором я сижу, — значит, мне стоит 
отправиться в кают-компанию. Ведь там еще висит и календарь.

Мои ноги так и норовят подкоситься. Такое ощущение, словно идешь на ходулях. 
Нельзя останавливаться! Надо собраться с силами.

Акустик, как всегда, отрешенно смотрит куда-то в пустоту. Он похож на рыбу, 
смотрящую сквозь стекло аквариума.

Добравшись до кают-компании, я, чтобы не упасть, опираюсь левой рукой на стол. 
Так стоять намного удобнее.

И какой же день показывает нам календарь? Девятое декабря? Мы полностью отстали 
от времени. К черту девятое декабря! Я сохраню этот листок для своего дневника. 
Достопамятная дата. Что-то вроде дня взятия Бастилии! Запись барографа и листок 
отрывного календаря: памятные сувениры, которые воскрешают воспоминания, да к 
тому же, когда возбуждение прошло, упавшие в цене. Одиннадцатое декабря. Долой 
и его. Тринадцатое было Днем Взрыва. Сбережем и его. Девятнадцатое декабря. 
Тогда мы лежали на дне. Двадцатого — то же самое. И двадцать первого, и 
двадцать второго. Все эти дни! А вот и двадцать третье. Это сегодня. И значит, 
сегодня — четверг.

Потом я слышу, как кто-то произносит: «Завтра сочельник!» Рождественские 
подарки! Я сглатываю слюну. Приступ сентиментальности? Обычное предвкушение 
рождества? Праздник любви к ближнему — в море, на разбомбленной посудине. Это 
что-то необычное! Конечно же, благодаря непревзойденному дару предвидения 
флотского начальства мы отлично экипированы для празднования дня любви к 
ближнему — у нас есть раскладная рождественская елка, которая была погружена на 
борт вместе с прочим снаряжением. Как Старик распорядится ею? Наверняка есть 
более важные дела, о которых ему приходится беспокоиться.

Он определенно держит курс на Ла-Рошель. Мы могли бы направиться вверх по 
Жиронде к Бордо, но хотя Бордо и находится южнее, он не становится от этого 
ближе. От нашего нынешнего местоположения до Ла-Рошели остается около 
четырехсот миль — четыреста миль напрямик через Бискайский залив: это значит 
еще по меньшей мере тридцать пять часов ходу. Но если принять во внимание, что 
нам приходится погружаться днем, то выкладка оказывается еще хуже. Вероятно, 
переход займет у нас не менее сорока восьми часов. Это очень долго, особенно 
если учесть, что неизвестно, какая погода ждет нас в течение ближайших дней, 
или выдержит ли дизель.

У Старика и штурмана причин для беспокойства еще больше: «Вопрос в том, как нам 
туда попасть — никаких знаков — очень узкий проход — наверняка встретятся 
всевозможные заграждения — очень мелкий прибрежный шельф — могут быть мины».

Все говорят вполголоса. Кажется, что все ходят на цыпочках, словно первый же 
громкий звук привлечет внимание противника.

Я замечаю, что каждый проходящий через пост управления старается взглянуть на 
карту, но никто не решается спросить, сколько миль осталось до базы: никто не 
хочет показать, насколько он взволнован. Между тем у них всех в голове крутится 
одна и та же мысль: Бискайский залив — кладбище кораблей. Самые жестокие шторма,
 самое плотное воздушное наблюдение.

Когда штурман возвращается к своему столу, я пробую другой подход:

— Сколько еще часов осталось?

В качестве немедленного ответа я услышал только поцокивание языком. Я ожидаю, 
что он сейчас начнет выстраивать условные предложения, все начинающиеся со 
слова «если». Но штурман оказывается более дипломатичным:

— Кто может знать?

Я смотрю на него искоса до тех пор, пока он наконец не заговаривает вновь:

— По моим расчетам — не менее сорока шести часов. Это если брать все вместе, на 
круг, а не просто прикинуть время хода с крейсерской скоростью.

В носовом отсеке я обнаруживаю, что Арио мучают его собственные тревоги с тех 
самых пор, как лодка очутилась на дне. В матросском мешке Арио хранится 
коллекция презервативов, включающая в себя несколько редких, дорогих 
экземпляров. Он перечисляет их:

— Один — с резиновыми пупырышками, с усиками, есть даже один или два «ежика»…

Его постоянно гнетет чувство неловкости, присущее богачам: