Итак — мне не почудилось. Будь оно трижды проклято — спокойствие покинуло 
Старика. Это второй шум так лишил его самообладания? Но ведь все зависит от 
того, сохранит он голову трезвой или нет. Вместо точных инструментов в его 
распоряжении есть лишь собственная система принятия решений, расположенная то 
ли в том месте, которым он сидит, то ли в самом низу живота.

Сдвнув фуражку на затылок, он проводит по лбу тыльной стороной ладони. Его 
непослушные волосы выбиваются из-под козырька и торчат, как из прохудившегося 
матраса. Его лоб стал похож на стиральную доску, а пот — на струйку 
отбеливателя. Оскалив зубы, он раза три резко клацает челюстями. В тишине это 
похоже на слабый перестук кастаньет.

Моя левая нога совершенно затекла. Как будто в нее воткнули множество иголок и 
булавок. Я осторожно приподнимаю ее. В тот самый момент, когда я балнсирую на 
одной правой ноге, лодку потрясает целая серия жутких разрывов. На этот раз я 
не нашел, за что можно ухватиться рукой, и рухнул спиной на палубу, 
растянувшись на ней во всю длину.

Превозмогая боль, я переворачиваюсь на живот. Упершись руками в пол, я отрываю 
от него плечи и встаю на четвереньки, но голову не поднимаю, приготовившись к 
следующему удару.

Я слышу вопли, доносящиеся, как мне показалось, откуда-то издалека.

Течь? Мне не послышалось — течь? Так вот почему опускается корма? Сначала нос, 
теперь корма…

— Кормовые рули — десять градусов вверх, оба мотора — полный вперед!

Это голос Старика. Громкий и отчетливый. Значит, я все-таки не оглох после 
всего. Полный вперед. В такой ситуации! Не слишком ли это громко? Бог мой, 
лодка дрожит и стонет, не переставая. Звук такой, словно она продирается сквозь 
невероятно глубокую донную волну.

Мне хочется лечь ничком и обхватить голову руками.

Света нет. Зато есть сумасшедший страх утонуть в полной темноте, не увидев 
зелено-белых потоков воды, врывающихся внутрь лодки…

Луч света шарит по стенам и, наконец, находит то, что искал: глубинный манометр.
 Из хвостовой части корабля доносится высокий резкий звук, будто циркулярная 
пила вгрызается в дерево. Двое или трое моряков стряхивают с себя оцепенение. 
Свистящим шепотом отдаются распоряжения. Еще один луч падает на лицо Старика, 
которое кажется вырезанным из серого картона. Кормовой дифферент увеличивается: 
я чувствую это своим телом. Как долго еще Старик будет держать электромоторы на 
максимальных оборотах? Рев глубинных взрывов давно уже замер. Теперь нас может 
услышать каждый — каждый, находящийся в брюхе судна, там, наверху. Или не 
может? Конечно, могут, если только их машины остановлены.

— Почему нет рапортов? — слышу я, как рычит Старик.

Я ощущаю своим локтем, как дрожит человек, стоящий немного левее впереди меня. 
Я не вижу, кто это.

Во мне снова пробуждается искушение опуститься на пол. Нельзя ему поддаваться.

Кто-то спотыкается.

— Тихо! — шипит Старик.

Только сейчас я замечаю, что электромоторы уже не работают на полную мощность. 
Зажглось аварийное освещение. Но я вижу уже не спину шефа — его место рядом с 
постом управления рулями глубины занял второй инженер. Шефа нигде не видно. 
Должно быть, он сейчас на корме: похоже, там рвутся на волю все силы ада. 
Зловещий визг циркулярной пилы не умолкает.

Но мы двигаемся. Пускай не на ровном киле, если быть абсолютно точным, но по 
крайней мере лодка прекратила заваливаться на корму. Значит, корпус высокого 
давления выстоял. И моторы работают.

Странный скребущий звук заставляет меня поднять голову. Такое впечатление, как 
будто снаружи по корпусу тянут металлический трос. Неужели трал? Не может этого 
быть! Они не могут использовать тралы на такой глубине. Наверно, это что-то 
новое — какой-то особый направленный импульс.

Царапанье прекращается. Вместо него снова раздается пинг-пинг. Они нашли нас!

Сколько сейчас времени? Я не могу разглядеть стрелки своих часов. Скорее всего, 
около двух часов.