максимальной скоростью, мы израсходовали не менее шести тысяч литров. Резервов 
практически нет.

— У Первого номера еще осталось немного растительного масла для камбуза, — не 
унывает Старик. — А когда и оно закончится, мы пойдем домой под парусами.

Я усаживаюсь на мокрый от брызг выступ рядом с платформой зенитного пулемета. 
Мимо меня проносятся непрестанно меняющие свои очертания белые полосы пены. 
Отражение луны на воде за нашей кормой дрожит, колеблемое расходящейся 
кильватерной волной. Мириады крошечных осколков складываются в новый узор 
калейдоскопа. Прозрачный океан светится изнутри неисчислимым количеством 
мельчайших зеленоватых точек. Корпус лодки явственно очерчен на фоне сияния — 
это планктон. Стальные полосы ограждения отбрасывают резкие тени на обрешетку 
палубы, прочерчивая на ней темные линии, разрываемые отдельными прутьями на 
части и складывающиеся вместе с ними в грани бриллианта. Эти грани двигаются. 
Полоса тени от ограждения падает на мои сапоги: наверно, лодка разворачивается 
в направлении конвоя.

Внезапно снопы лучей бледно-зеленого света, похожие на распущенные веера, 
озаряют небосклон.

— Северное сияние! Только его и не хватало! — раздается голос командира.

Через весь небосвод протянулась гирлянда сверкающих стеклянных трубок, похожих 
на те, что свисают у нас дома с люстры в гостиной. По этой стеклянной занавеске 
волнами пробегает то бриллиантово-зеленое, то белое свечение. Из-за горизонта в 
небо тянутся переливающиеся копья, потухают, вспыхивают снова, слегка меркнут, 
вновь вытягиваются в длину по мере того, как становятся ярче. Вода вокруг лодки 
искрится, как будто усыпанная светлячками. Наш кильватерный след превращается в 
блестящий шлейф.

— Прямо как праздничный фейерверк, — отзывается о зрелище командир, — Мило, но 
для нас не совсем кстати.

По коротким фразам, которыми обменялись командир и штурман, я догадался, что 
они обсуждают, стоит ли нам атаковать середину конвоя на встречном курсе, 
двигаясь навстречу неприятелю. Штурман задумчиво поводит головой справа налево, 
затем — в обратную сторону. Старик, похоже, тоже колеблется.

— Лучше не будем! — наконец объявляет он и поворачивается к луне. Она похожа на 
почти идеальный круг, прорезанный в чернильном полотне неба, восхитительное 
белое пламя, которое светит, подобно газовому фонарю, белым, как мел, но 
необычайно ярким светом. Несколько туч дрейфуют от одного края небосвода к 
другому, как серые льдины. Оказавшись в свете луны, они тоже начинают 
светиться; местами эти небесные айсберги кажутся украшенными россыпью сапфиров.

Внизу, под луной, океан напоминает огромный лист смятой фольги, искрящейся и 
сверкающей, отражающей лунное сияние одновременно тысячами лучей. Такое 
впечатление, будто лунный свет заставил океан застыть в изумлении. Волн нет — 
лишь неподвижные груды бриллиантов. Внезапно мне вспомнилась сцена в баре 
«Ройаль» в ночь перед нашим выходом — Томсен. Не надо думать сейчас об этом.

Невзирая на лунный свет, Старик пытается подкрасться поближе к конвою, надеясь 
на наш темный задний план и, вероятно, полагаясь на ослабнувшую бдительность 
моряков конвоя.

Конечно же, мы невысоко высовываемся из воды, и при такой скорости от нашего 
носа расходятся не очень заметные волны. Если бы мы могли повернуться к врагу в 
фас, носом или кормой, мы были бы практически не видны. К сожалению, сейчас это 
невозможно: мы вынуждены следовать вместе с конвоем параллельным курсом, 
немного опережая корабли.

Почему вокруг такого большого конвоя так мало эскорта? — задаю я себе вопрос. 
Неужели для прикрытия своих флангов Томми смогли выделить лишь один корабль? 
Или мы уже оказались между внешним кольцом защиты и самим конвоем?

Старик знает, что надо делать. Это у него не первый конвой. Он отлично изучил 
тактику противника. Однажды он даже наблюдал в перископ глубинную атаку, 
направленную против него самого. Капитан эсминца решил, что лодка лежит глубоко 
в установленном месте, которое Старик уже давно успел покинуть. Старик 
полностью остановил двигатели, лодка зависла на перископной глубине, а он 
наблюдал, как эсминец утюжит облюбованный им участок моря, устилая его ковром 
из глубинных бомб. Он взял на себя роль спортивного комментатора, ведущего 
репортаж с захватывающего состязания, чтобы команда могла разделить с ним 
удовольствие.

Но сейчас он хранит молчание.

— Четыре колонны, — единственное, что удалось услышать от него за последние 
пятнадцать минут.