дежурство:

— Ни в коем случае не дайте клотикам этих мачт подняться выше, чем теперь!

Сказав это, он исчезает в люке боевой рубки. Я вижу, что у него это получается 
не так ловко, как у шефа. Я спускаюсь следом за ним.

Внизу, на посту управления, штурман уже нанес все наши маневры на большой лист 
кальки. Как раз сейчас он отмечает новый курс противника и корректирует 
дистанцию до него.

— Дайте-ка сюда! — вмешивается командир. — Значит, сейчас они здесь! Похоже на 
правду, — и, обернувшись ко мне. — В течение нескольких ближайших часов по этой 
схеме мы выясним их точный курс.

Но когда он обращается к штурману, в его голосе слышатся нотки нетерпения:

— Разверните большую карту, чтобы увидеть, откуда они следуют.

Нагнувшись над ней, он начинает что-то вроде монолога:

— Идут из Северного пролива! Интересно, куда? Ладно, скоро узнаем…

Он соединяет транспортиром точку, где находится конвой, и Северный пролив, и 
замеряет угол:

— Примерно двести пятьдесят градусов!

Задумывается на мгновение:

— Но они не могли идти этим курсом напрямую. Они должны были отклониться далеко 
к северу, чтобы обогнуть с фланга возможно патрулирующие подлодки. Это им не 
помогло…вот ведь как бывает!

Монотонный рев двух дизелей проникает в каждый уголок в лодке. Он действует на 
нас, как тонизирующий напиток: мы опять подняли головы — наши тела внезапно 
обрели прежнюю гибкость. Кажется, мой пульс участился.

Но самое странное превращение случилось со Стариком. Он выглядит умиротворенным,
 можно даже сказать — бодрым, и время от времени уголки его рта изгибаются в 
улыбке. Двигатели работают на полную мощность, и окружающий мир прекрасен — как 
будто мы ждали лишь этого глухого вибрирующего рева. Некоторое время все молчат.
 Затем командир произносит:

— Все равно мы не можем обнаружить себя до темноты. У них в рукаве могут быть 
припасены для нас какие-нибудь сюрпризы.

Но темнота наступит еще очень не скоро.

Я смог пролежать на койке не больше пятнадцати минут. Я вскочил, чтобы 
посмотреть, как дела в машинном отсеке, на корме. Люк, ведущий в кормовой отсек,
 не хочет открываться. Я преодолел разрежение воздуха, создаваемое бешено 
работающими дизелями, лишь потянув его всем весом своего тела. От шума 
закладывает уши. У всех широко раскрытые рты и вытаращенные глаза. Штанги 
толкателей по бокам двигателей сливаются в колышащиеся размытости. Стрелки 
манометров лихорадочно дергаются взад-вперед. Пары масла заполняют пространство 
отсека подобно плотному туману.

Вахту несет Йоганн. Френссен тоже тут. Завидев меня, он широко ухмыляется — 
куда подевалась привычная усталость? Его глаза светятся гордостью. Все в полном 
порядке. Вот теперь мы увидим, на что способны оба его дизеля!

Йоганн цветастой тряпкой вытирает черное масло с рук. Удивительно, как он еще 
не оглох здесь. Но этот адский гул для него, похоже, приятнее шелеста деревьев 
в лесу. Он орет, наклонившись вплотную к моему уху:

— Что там?

Я кричу в ответ ему в ухо:

— Пре — следуем — конвой. Ждем — темноты!

Старший механик моргает пару раз, кивает и отворачивается к своим манометрам. 
Лишь спустя несколько секунд до меня доходит, что люди в кормовом отсеке даже 
не знают, почему мы несемся полным ходом. Мостик отсюда далеко. Когда стоишь 
здесь, на железной решетке пайолы, мир за пределами люка перестает существовать.
 Машинный телеграф, сигнальные огни и система громкого оповещения — вот 
единственная связь с внешним миром. Если Старик не сочтет нужным объявить по 
громкоговорителю, почему мы меняем скорость хода, то здесь никто не будет знать,
 что происходит снаружи.