полку. Среди них не было охотников, и они не умели передвигаться бесшумно.
            Среди взятых нами пленных было четверо татар, которые вызвались 
стать нашими «добровольными помощниками»625. Немцы взяли их на довольствие, и 
они рыли для нас окопы. Обычное дело, такое бывало и раньше. Пленные у нас 
работали даже водителями, поварами и механиками. Но с этими татарами все вышло 
по-другому. Спали они в той же самой землянке, что и солдаты вермахта из 
соседнего с нами артиллерийского дивизиона. Так эти болваны, когда ложились 
спать, спокойно развесили у себя над головой свои заряженные автоматы – чтобы, 
в случае чего, были под рукой. Так что вы думаете? Ночью татары завладели 
автоматами артиллеристов, перестреляли всех, кто спал в ту ночь в землянке, и 
удрали к своим. С тех пор нам было строжайше запрещено держать военнопленных на 
передовой. Всех пленных отправляли в тыл, и всю работу приходилось делать самим.
 С тех пор я как-то невзлюбил татар626.
            Передовая линия нашей обороны располагалась прямо перед лесом, днем 
и ночью патрулируемым красноармейцами. Перед неприятельскими позициями 
располагались минные поля. Мы намеревались атаковать в западном направлении, но 
сначала нужно было разделаться с этими Иванами. Их командный пункт и 
штаб-квартира находились в небольшом поселке, расположенном неподалеку. К нам 
тогда как раз прислали нового командира, переведенного из полка Вестланд. Он 
приказал сразу же атаковать.
          Начав атаку, мы удивились тому, как слабо большевики сопротивляются.  
Создавалось впечатление, что у них на вооружении была только легкая артиллерия. 
И лишь приблизившись к ним на 100-200 метров, мы  поняли, в чем дело. Они 
перебросили почти все свои наличные силы на наш левый фланг. Не меньше дюжины 
советских танков с ревом ползли туда, где слева от нас занимала позиции наша 
2-я рота. У наших товарищей не было никаких шансов. Танки их всех передавили. Я 
думаю, вряд ли кто из них уцелел. Моя рота выжила лишь потому, что оказалась 
скрытой лощиной на нашем правом фланге. Наш командир увидил атаку в бинокль, и 
сразу же наши 88-миллиметровые орудия открыли огонь. Артиллеристы подбили почти 
все советские танки прямо через башни.
          Связной, которому удалось подобраться к самому селению со стороны 
небольшой долины на нашем правой фланге обратил наше внимание на неприятельское 
пулеметное гнездо. Мы оторвались от атакующих танков, укрылись в пустом 
кульверте (водопропускной трубе – В.А.) и открыли огонь, пока не уничтожили 
пулеметное гнездо. Мне особенно запали в память два эпизода этого боя. 
Во-первых, как один из наших унтерфюреров безостановочно бежал вперед, стреляя 
на ходу, а потом получил пулю в лоб. Он сделал поворот на 180 градусов и упал, 
но продолжал строчить из автомата, пока не ударился всем телом о землю – и 
только тогда прекратил огонь! Во-вторых, как на нашем пути вдруг выросла 
гигантская скирда. Скирда как скирда, на первый взгляд – ничего особенного. Как 
вдруг эта скирда пришла в движение, развалилась, и из сена появился танк Т-34. 
Советский танк поехал вдоль сельского кладбища. Я увидел, как молодой 
оберштурмфюрер, укрывавшийся среди могил, молниеносно выскочил из укрытия, 
подбежал к танку сбоку и прикрепил к нему магнитную мину. Взрыв показался мне 
просто огушительным.
         Помню, как чуть позднее я, скорчившись в три погибели, сидел в 
кульверте, с минометом, готовым к бою, и разглядывал красных в бинокль. Они  
были как на ладони, особенно одна пушка, с которой я решил начать. Только я 
собрался шарахнуть по этой пушке, как вдруг сбоку от меня прогремело несколько 
выстрелов. Сперва я подумал, что это красные, и собрался дать стрекача. Но 
потом я обернулся и увидел жерло 75-миллиметровой противотанковой пушки. 
Пороховыми газами от пушечного выстрела мне опалило всю щеку. Наш артиллерист, 
паливший по красным, сосредоточил все свое внимание на противнике, не отрывая 
глаз от прицела, и просто не заметил моего присутствия. Я был очень зол на него 
по двум причинам. Во-первых, он подбил ту пушку, которую я выбрал для себя, а 
во-вторых, я почти оглох на правое ухо. Это ухо потом причинило мне немало 
беспокойства. Горячие пороховые газы обожгли его, дойдя до барабанной перепонки.
 Туда проникла грязь, ухо воспалилось, образовался нарыв, который, однако, к 
счастью, прорвался наружу, так что его даже не пришлось вскрывать. Но это было 
уже потом, а в тот момент я о последствиях даже не думал.
        Мы увидели, что красные поспешно отходят вверх по склону холма. Мы 
поднажали и после короткого боя заняли деревню, где смогли немного передохнуть. 
Потом появился наш оберштурмфюрер и вызвал меня к себе. Он сердечно поздравил 
меня и сообщил радостную весть. Я получил направление на учебные фюрерские 
курсы в Бад-Тёльцское юнкерское училище СС. Другой бы на моем месте, возможно, 
обрадовался, но я вежливо отказался. Я сказал, что сыт фронтовой жизнью по 
горло, что подряжался служить по контракту всего год, а в действительности 
служу вот уже два с половиной года. Он стал меня уговаривать принять 
предложение. Спрашивал, не стыдно ли мне бросать товарищей в беде, отражающих 
опасность, грозящую арийской расе. Предлагал хорошенько подумать и обсудить все 
еще раз с ним за бутылочкой французского коньяка. Но, выслушав мои решительные 
возражения, вдруг широко улыбнулся, признался, что пошутил, и достал из 
кармагна пачку бумаг. Это были документы о моем увольнении из Ваффен СС в связи 
с истечением контракта. Ничего себе шуточки, подумал я, но вслух ничего не 
сказал и со спокойной душой распил с ним обещанную бутылку коньяку627.
         При первой же возможности я отправился в отнюдь не безопасный путь с 
фронта в Германию, а оттуда – домой в Норвегию, к родным скалам. Уже в пути я 
узнал, что мы дрались не зря и помогли оставновить наступление генерала Попова. 
              
           
                                       Попов остановлен

                                                                     И под