Затем Окснер уехал.

Мало-помалу мы начали уставать от подобных посетителей. Ведь на то, чтобы 
информировать приезжее начальство, всякий раз требовалось много времени и сил. 
Теперь вышестоящие инстанции имели достаточно материала и сведений, 
подтверждающих наши тревожные донесения. Начальник нашего оперативного отдела 
полковник Фельтер сказал:

— Шмундт вернулся из своей поездки на фронт явно потрясенный. Его все-таки 
пробрало то, что он увидел воочию, услышал собственными ушами. Надо надеяться, 
он не утаит правду от фюрера, а тогда наконец рассеются басни об уничтожении 
Красной Армии и к противнику начнут относиться серьезно.

— По-моему, — заметил я, — прозорливей всех оказался генерал Фельгибель. В 
беседе со мною и Арнольдом он характеризовал общую обстановку на фронтах куда 
глубже и трезвее, чем я сам даже наедине с собою. Не знаю, как настроен генерал 
Окснер, мы с ним почти не разговаривали. Можно только пожелать, чтобы все это 
дошло наконец и до верховного командования.




Армии союзников


Как уже говорилось, 6-я армия должна была прикрывать северный фланг 
продвигающихся к Волге танковых армий. Директива № 45 от 23 июля 1942 года 
ставила перед ней новую задачу: взять Сталинград во взаимодействии с 4-й 
танковой армией. Для защиты флангов на участке от Клетской до района к северу 
от Коротояка были введены в действие союзные армии, а именно с запада на восток 
2-я венгерская, 8-я итальянская и 3-я румынская армия.

Что мы знали о союзных армиях? Нам было известно, что их незадолго до 
наступления летом 1942 года начали формировать в отдельные армейские 
объединения. Боевой опыт имела только ничтожная часть войск, заново 
сформированных в тылу группы армий «Юг» (с 7 июля 1942 г. — группа армий «Б»). 
Их оснащенность была недостаточной. Румыния и Венгрия зависели целиком, а 
Италия частично от германской военной промышленности.

Какой смысл имело требовать, чтобы на северном фланге главное внимание 
уделялось противотанковой обороне, если у союзных армий полностью отсутствовали 
эффективные противотанковые средства. Так, например, румынская танковая дивизия 
располагала только легкими чехословацкими и французскими трофейными танками. По 
сравнению с немецкими дивизиями боевая мощь союзников составляла только 50–60 
процентов. В сущности, даже профану было ясно, эти армии никогда не будут 
способны устоять перед противником, располагавшим танками Т-34, прежде всего 
потому, что союзники плохо вооружены.

Но дело было не столько в оружии, сколько в солдатах, которые это оружие 
применяли. С 1941 года румынские дивизии действовали в наступательных боях на 
южном фронте; солдаты были храбры, выносливы. Большинство солдат были крестьяне.
 Пока они сражались вблизи границ своей родины, война для некоторых румынских 
солдат, вероятно, имела известный смысл. Кое-кого из них, надо полагать, 
соблазняла земля в Бессарабии или на территории между Днестром и Бугом, которую 
Гитлер посулил маршалу Антонеску, окрестив ее Транснистрией. Быть может, они 
надеялись, что хоть там когда-нибудь станут «свободными» крестьянами. В старой 
помещичьей Румынии это было невозможно. Но зачем нужна румынскому 
солдату-крестьянину земля между Доном и Волгой? К тому же в румынской армии 
существовали такие неслыханные порядки, как физическое наказание. Мой друг Отто 
Рюле рассказывал мне, что он сам еще в Сталинградском котле с глубоким 
возмущением, не имея возможности вмешаться, видел однажды, как румынский офицер 
избивал и пинал ногами солдата. Такие явления отнюдь не поднимали боевой дух 
румын. Особенно это сказывалось, когда им приходилось вести борьбу не на жизнь, 
а на смерть.

Генерал Паулюс высоко ценил румын, с доверием он относился и к венграм. С 
итальянцами он дрался во время Первой мировой войны. Узнал он их ближе и в 
Северной Африке, когда проводил инспекцию, будучи обер-квартирмейстером в 
генеральном штабе сухопутных сил. Он считал, что итальянскую армию крайне 
необходимо, так сказать, затянуть в жесткий корсет, роль которого играли бы 
немецкие дивизии. На моральное состояние итальянцев, бесспорно, влияло то, что 
они живут еще дальше от Советского Союза, чем румыны и венгры. Если от 
Бухареста до Волги 1500, а от Будапешта до нее — 1900 километров, то римляне 
или миланцы должны были драться на расстоянии почти 3000 километров от своей 
родины. Во имя чего? Во имя «великой Германии»? Вполне понятно, что их это не 
слишком привлекало.

Реакция же германского верховного главнокомандования на недостатки союзников 
была такова, что только усиливала их недоверие. Как уже говорилось выше,