благодарностью 
вспоминаю время, когда я два с половиной тяжелых военных года сотрудничал с 
такими 
прекрасными помощниками. За этот продолжительный период мы не раз оказывались 
перед новыми и сложными задачами, нам приходилось разбираться не в одной новой 
обстановке. Тем самым наш штаб избежал опасности попасть в русло рутины, 
которая так 
легко затягивает штабы, в особенности в позиционной войне или на спокойных 
участках 
фронта. Одновременно совместное решение все новых проблем укрепляло взаимное 
доверие, что в свою очередь способствовало развитию личной инициативы и 
самостоятельности каждого. 
Я не могу припомнить по именам всех своих сотрудников тех лет. Я назову только 
имена 
моих ближайших соратников. Это - начальник моего штаба, полковник Велер, 
невозмутимое спокойствие которого было для меня неоценимой опорой в наиболее 
критические недели крымской кампании. Затем мой тогдашний начальник 
оперативного 
отдела, позже произведенный в генералы, Буссе, поднявшийся с этой должности до 
должности начальника штаба группы армий "Юг" и таким образом оставшийся со мной 

до конца моей деятельности на посту командующего. Он не только был все эти 
трудные 
годы моим самым ценным советчиком, на мнение которого всегда можно было 
положиться, работоспособность которого никогда не иссякала и который не терял 
самообладания в самых критических положениях. Сверх этого он стал для меня 
самым 
верным другом и после войны, отказавшись на время от всех своих планов и 
намерений, 
пожертвовал больше чем годом своего времени, чтобы взять на себя мою [214] 
защиту на 
процессе. Наконец, я хотел бы назвать и нашего прекрасного начальника тыла 
Гаука, 
также впоследствии генерала, который часто освобождал меня от забот о нередко 
очень 
сложном деле организации тыла армии; после войны он также доказал мне свою 
преданность. 
Хотя наш штаб - сначала как штаб 11 армии, а затем как штаб группы армий "Дон" 
(и 
"Юг") - очень тесно сработался и отношения между мною и моими офицерами 
характеризовались взаимным доверием, все же вначале личный состав штаба 11 
армии не 
без некоторого беспокойства ожидал прибытия нового хозяина. Мой предшественник, 

генерал фон Шоберт, по своим манерам был типичным баварцем, и даже грубое слово 
у 
него звучало добродушно. Обо мне же шла слава как о человеке, отличающемся 
известной 
"прусской" холодностью и сдержанностью. Во всяком случае, я узнал об этом, - 
правда, 
спустя много времени - из одной комической интермедии во время моего процесса, 
проходившего в Гамбурге. Когда развертывался этот акт "дорогостоящей мести" со 
всей 
присущей ему призрачной серьезностью, главный обвинитель обнаружил в журнале 
боевых действий 11 армии, привлеченном им в качестве документа обвинения, 
заклеенное место. Какая находка! Здесь ведь могло скрываться только что-нибудь 
такое, 
что можно было бы использовать для подкрепления обвинений, выдвигавшихся против 

меня. Наклейка, скрывавшая, как предполагалось, какой-то таинственный текст, 
была 
удалена в зале суда. Какие бесчинства выяснятся сейчас? Мне самому об этом 
заклеенном 
месте ничего не было известно, так как я, хотя и подписывал в качестве 
командующего 
этот журнал, как требовалось по положению, но за недостатком времени никогда 
его не 
читал. Это входило в обязанности начальника штаба. После того как наклейка была 

удалена, обвинитель зачитал суду открывшийся текст. Он читал не без 
растерянности и с 
растущим смущением. Отрывок этот примерно гласил: 
"Прибывает новый командующий. Он - "господин", и нам придется нелегко. Но с ним 

можно говорить открыто". 
Судьи неуверенно переглянулись и стали усмехаться. Оказалось, что то, на что 
обвинение 
возлагало такие большие надежды, вовсе не привело к сенсационному разоблачению 
обвиняемого. Несомненно, и самим судьям приходилось иметь дело с такими 
начальниками. Впрочем, этот инцидент скоро был выяснен. Незадолго до моего