раньше. А в памяти навсегда остался прежний дом, прежний двор, прежний сад, и 
все, кто жил в этом дворе, навсегда остались со мной.
    Изменились и другие дома, и сами улицы. На оживленной ранее улице 
Пионерской не было видно ни души, а гостеприимный дом подруги юности Жени 
Старосельской был разрушен. От дома остался обвалившийся остов, и узнать уже 
ничего было нельзя, но на заборе кто-то написал мелом его старый номер 31.
    С юных лет мне хотелось какой-то частицей остаться там, где я жил, учился, 
работал... Мне всегда казалось это очень необходимым. Если человек покидает 
какое-либо место и там от него ничего не остается, значит, и само наше 
существование является чем-то призрачным и несерьезным. А как остаться? Что-то 
сделать материальное, чтобы можно было сказать: это сделал я? Остаться в 
письмах, фотографиях? Но главное, конечно, сохраниться в памяти людей, которые 
продолжают жить там, откуда ты уехал. А люди уезжают из прежних мест, что-то 
забывают, что-то теряют по дороге жизни, а потом и сами уходят, исчезает их 
след, и ничего от них не остается в памяти. Хотелось мне, чтобы остался я в 
памяти нашего класса «А» 4-й курской средней школы, бывшей железнодорожной. 
Годы шли, и мне казалось, что собираются вместе время от времени ровесники, 
вспоминают своих однокашников, интересуются их жизнью.
    И вот после двадцатипятилетнего перерыва я приехал в Курск со старыми 
фотографиями, чтобы разыскать свой класс и напомнить о себе. Тщетно. Нет класса.
 Есть давняя и близкая знакомая Тамара Анненкова, которая когда-то была Тамарой 
Комаровой, жила во дворе школы № 4 и знала ее учеников. Остался одноклассник 
Юра Ендржиевский, утомленный жизнью человек. Мы рассматривали с ним дорогие 
фотографии, на которых были изображены девочки и мальчики, снятые после 
окончания 4-го и 7-го классов. Юра рассказывал о том, кто где, а мой летописец 
— внучка Ксения, у которой с самого раннего детства легкая на писание рука
390
и, наверное, есть литературный дар, записывала с его слов: «...Танкист, погиб 
на фронте... Летчик, погиб на фронте... Умерла... Умерла... Неизвестно где... 
Живет в Курске... Появлялся на короткое время в капитанских погонах... Зарезан 
в драке... Обе умерли... Погиб на фронте...» И все в таком же духе. Наконец, 
«Кирпиченко Вадим. Жив» — так внучка и записала. Против имени Юры Ендржиевского 
такая же отметка. Ну и еще малая горстка живых. А так большинство рассеялись, 
погибли на фронтах, просто умерли, ушли в неизвестном направлении. Нет нашего 
класса 4-й курской средней школы, а в здании самой школы теперь размещается 
детский театр.
    Опуская другие остановки на жизненном пути, упомяну, что очень хотелось 
остаться в памяти тех, кто служил со мной в родной 103-й Гвардейской 
воздушно-десантной дивизии. В годы учебы в Московском институте востоковедения 
из этой дивизии вначале приезжали ко мне сослуживцы, тем более что путь многих 
лежал через Москву, а потом все окончательно разъехались по собственным 
маршрутам...
    Один знакомый генштабист иногда говорил мне, что 103-я дивизия все стоит, 
мол, на том же месте, близ Полоцка, в белорусских лесах.
    И вот... в декабре 1979 года на кабульском аэродроме я встретился с бравым 
генерал-майором, командиром воздушно-десантной дивизии, которая первой 
высадилась на афганской земле для «выполнения интернационального долга». И это 
была моя дивизия — 103-я Гвардейская Краснознаменная ордена Кутузова II степени,
 а потом уже и других орденов воздушно-десантная дивизия.
    Хотелось мне душой и памятью вернуться и в Московский институт 
востоковедения в Ростокинском проезде, где я учился с 1947 по 1952 год, и в 
студенческое общежитие Алексеевского студгородка, где в эти годы жил. Но два 
года спустя после окончания нами института его вообще расформировали. Остались, 
правда, друзья — арабисты и неарабисты, но нет уже дома, куда можно было бы 
приходить и вспоминать о том, что было здесь раньше, дышать тем, прежним, 
воздухом...
    Или посольства, под крышей которых текла наша бурная жизнь. И это уходит. 
Крыша есть, а люди уже другие.
391
    Хотя в стойких своими традициями семьях арабистов дети часто наследуют 
профессию родителей и можно, приехав через много лет в тот же Каир, увидеть там 
вместо отцов их детей — и это приятно, вроде бы реальное продолжение нашей 
жизни.
    В посольствах люди живут тесной семьей. Рождаются легенды, предания, 
анекдоты, пишутся пьесы и стихи, работают драмкружки и «клубы веселых и 
находчивых». Но живет это всего несколько лет, а потом начинает угасать и 
забываться. Нет надежных нитей преемственности, нет летописей. Остаются лишь 
казенные слова в виде телеграмм и почтовой информации. Встретится какая-нибудь 
старая фамилия, а кому она принадлежит, уже не помнишь.
    И, наконец, разведка. Это последний рубеж. Здесь я бросил свой якорь. В 
этом доме постепенно проходила моя жизнь. Отсюда мы ездим на кладбища и в 
крематории прощаться со своими товарищами. Сколько же здесь было ночных бдений, 
сколько переживаний за неудачи и провалы. Были, правда, и редкие радостные и 
торжественные моменты.
    И все же, и все же... своими записями я делаю отчаянную попытку подольше 
остаться жильцом этого дома.
    В конечном счете главным побудительным мотивом написания книги является 
любовь к разведке, к ее сотрудникам, к профессии, к самим ее зданиям и ее 
территории, любов