достаточную основу для принятия необходимых решений, то натолкнемся на 
отмеченную 
Мольтке разницу между "целью войны" и "целью операции". "Цель войны, - писал 
Мольтке, - составляет не армия, а страна противника, его столица, [42] 
источники 
средств и политическое могущество государства... Целью же операции является 
неприятельская армия, поскольку она обороняет предмет войны"{15}. Со времен 
походов 
короля Фридриха аксиомой при ведении войн стало то, что в качестве объекта 
войны 
определяется не географический пункт, а армия противника, на уничтожение 
которой в 
решающем сражении должны быть направлены все операции. Гитлер перед войной не 
оставил ни малейшего сомнения в том, что живая сила должна быть первой целью, 
"объектом операции" и что "одного захвата территории недостаточно". Директива 
отвечала этому требованию. Достижение экономических целей считалось возможным в 

ходе преследования отступающего противника. Бросается в глаза, что директива 
содержит 
главным образом оперативные указания, которые являются делом полководца, 
ответственного за проведение операций на русском театре военных действий, то 
есть 
компетенцией командующего сухопутными силами. 
31 июля 1940 года Гитлер назвал в качестве цели войны "уничтожение живой силы 
России". В директиве сказано осторожнее. В ней говорится о "разгроме Советской 
России". Позже, в августе 1941 года, Гитлер указал в качестве цели войны 
"окончательно 
вывести Россию из войны как континентального союзника Англии". Это различные 
формулировки, и понимать их можно по-разному. 
Отдавал ли себе Гитлер отчет в том, как он окончит войну? Клаузевиц, 
участвовавший в 
войне 1812 года на стороне России, берет под защиту Бонапарта, когда того 
упрекают в 
том, что он слишком далеко проник в Россию. "Россия не такая страна, которую 
можно 
действительно завоевать, т.е. оккупировать... Такая страна может быть побеждена 
лишь 
собственной слабостью и действием внутренних раздоров. Добраться же до этих 
слабых 
мест политического бытия можно лишь путем потрясения, которое проникло бы до 
самого сердца страны. Лишь достигнув могучим порывом самой Москвы, мог Бонапарт 

надеяться подорвать мужество правительства, стойкость и верность народа. В 
Москве 
надеялся он найти мир, и это была единственная разумная [43] цель, какую он мог 
себе 
поставить в эту войну{16}. "Поход 1812 г. не удался потому, что неприятельское 
правительство оказалось твердым, а народ остался верным и стойким, т. е. потому,
 что он 
не мог удаться"{17}. 
Этот вывод был сделан тогда, когда русский народ еще не пробудился в 
политическом 
отношении и с мистическим самозабвением преклонялся перед царизмом. Разве менее 

обоснован этот вывод в 1940 году по отношению к большевистскому государству? 
Окажутся ли силы молодого большевистского государства способными выдержать 
огромное напряжение борьбы за свое существование? Укоренился ли большевизм в 
России настолько, чтобы русский народ мог пойти на огромные жертвы ради защиты 
своей страны, или военное поражение будет означать конец большевистскому 
господству? Используют ли многочисленные национальные меньшинства 
многонационального государства возможность снова обрести независимость? И, 
наконец, 
перед лицом отчаянного военного положения поставит ли Сталин, трезвый и 
рассудительный государственный деятель, на карту существование своею господства 
или 
согласится на переговоры? На эти вопросы военный руководитель не мог ответить. 
Они 
глубоко затрагивали политические цели войны, от ответа на них зависели также и 
оперативные задачи. О них в основополагающей стратегической директиве не 
упоминалось. Экономические цели войны также должны были быть приведены в 
соответствие с операциями. Их нельзя было достичь "преследованием" или 
"рейдами". За 
кадровой армией, которую, возможно, удалось бы разбить западнее линии Днепр - 
Двина, стояло десять миллионов мужчин призывного возраста. Конечно, их 
предстояло 
вооружить и обучить. 
В отличие от времен Мольтке техника, промышленность, экономика стали основой 
"политического могущества государства и, тем самым - объектом войны. Их оценка 
и 
возможности их уничтожения должны были стоять в центре политических соображений.