кта о ненападении{168}.
 Гитлер поздравил своего министра иностранных дел и сказал нам, окружавшим его: 
«Эта весть разорвется, как бомба!»{169}.
 Так оно и произошло. Ошеломление, удивление, ужас, недоверие и осуждение – так 
отреагировала общественность в Германии и во всем мире. Гитлер велел постоянно 
докладывать ему об откликах, пытаясь составить себе представление о том, какое 
именно действие произвело это соглашение на Англию, Францию и Польшу.
 Во второй половине дня 24 августа Гитлер вылетел в Берлин, где ожидал в 
Имперской канцелярии возвращения Риббентропа из Москвы. Сразу же по приземлении 
Риббентроп явился к нему. Он шагал как триумфатор, и Гитлер сердечно 
приветствовал и поздравил его. Затем фюрер вместе с ним и Герингом удалился к 
себе для продолжительной беседы, Риббентроп рассказал о Москве и положил 
подписанный им договор на стол Гитлеру. Вырисовался новый раздел Польши.
 В течение вечера я слышал много всяких мнений насчет возникшего положения. 
Риббентроп был твердо убежден в том, что германо-русский договор создал новую 
базу для успешных переговоров с Польшей. Но в первую очередь он воспринимал 
подписанный сроком на 10 лет пакт о ненападении с Россией совершенно всерьез. 
Риббентроп находился под большим впечатлением от Сталина и переговоров с ним. 
По его описаниям, Сталин был личностью более крупной, чем «чванливые» 
британские политики. Германия должна искать вновь стык своей политики там, где 
нашел его Бисмарк, когда его политика в отношении Англии застряла на мертвой 
точке. Из сообщений Риббентропа о его переговорах в Кремле мне бросилось в 
глаза то, что здесь проявилась совершенно другая сторона его личности. 
Рассказывал он обо всем непринужденно, свежо, просто и естественно. А стоило 
ему заговорить об англичанах, как лицо его становилось холодным и непроницаемым.





 Последние дни перед войной


 Внешнеполитические взгляды Гитлера не изменились. Несмотря на трудности с 
англичанами и кое-какие резкие слова против «тупых» британских политиков, фюрер 
все еще испытывал симпатию к этому «народу господ». Он лишь остро критиковал их 
за присущее им непонимание большевистской опасности, грозившей европейским 
государствам. Но позиция Англии, как и прежде, определялась ее островным 
положением. Будучи островной метрополией, она никогда не испытывала 
непосредственной угрозы со стороны какого-либо европейского государства. Она и 
сейчас чувствовала себя за Ла-Маншем в безопасности. Используя свое 
географическое положение и строя исходя из этого свою политику, Англия вот уже 
многие столетия, к счастью своему, имела такой объем безопасности и 
суверенитета, какому можно было просто позавидовать. Гитлер испытывал по 
отношению к англичанам уважение и зависть, а по отношению к русским – 
отвращение и страх. Эйфорию Риббентропа насчет договора о союзе с русскими он 
не разделял. Этот договор служил фюреру только тактическим маневром в рамках 
его политики; он надеялся, что и для Сталина – тоже. Если Гитлер в те дни не 
высказывал этого открыто, то по его репликам все же можно было отчетливо 
понять: вся его внешняя политика и дальше служит только одной цели – разгромить 
большевизм. В данном пункте он и тогда, и потом выступал против воззрений 
Риббентропа.
 Своеобразную, но типичную для него позицию занимал Геринг. Успех Риббентропа в 
Москве он воспринял с ревностью и упрекал его в том, что тот недостаточно 
энергично добивался германо-английского взаимопонимания. Как я узнал от 
Боденшатца, Геринг много говорил с Гитлером об Англии. Фюрер усвоил точку 
зрения Риббентропа, что в суровой политической борьбе Англия пойдет на уступки 
лишь до определенного предела. По его мнению, этот предел был достигнут еще в 
марте, потому дальнейшие планы Гитлера могли успешно осуществляться впредь с 
учетом новой расстановки сил в Европе. Вот почему Риббентроп искал и нашел 
контакт с Россией. Поскольку фюрер от своей политической концепции отказываться 
не желал, он, хотя и очень поздно, все же присоединился к плану Риббентропа. 
Герингу же Гитлера переубедить не удалось. Конечно, Геринг соглашение с Россией 
приветствовал, но боялся новой опасности, а именно что влияние Риббентропа на 
фюрера снова усилилось. Геринг и Риббентроп, утверждал Боденшатц, друг друга 
просто терпеть не могли.
 Я был свидетелем того, сколь роковое влияние личные симпатии и антипатии между 
«великими людьми рейха» оказывали на подход к важнейшим политическим событиям, 
а также на сам их ход и исход. Особенно отрицательную роль играл при этом 
Геринг. Пока речь шла о внутренних делах вермахта, средства и пути для 
компромисса на других уровнях все-таки еще находились. Но теперь вопрос стоял 
по-иному: мир или война. И мне казалось, что все ответственные лица должны 
руководствоваться только германскими интересами, отбросив личные амбиции. Но 
как из штаба Геринга, так и из окружения Риббентропа я слышал, что оба они 
оценку своим шефом Гитлером политического положения и базирующихся на ней его 
решений не разделяют. Я не сомневался в том, что каждый из них отстаивал перед 
фюрером свои взгляды, но добиться успеха в том не мог. Только совместный прорыв 
этих обоих вот уже полтора года главных внешнеполитических советников фюрера 
имел бы перспективу оказать на него действенное влияние. В тогдашней ситуации 
следовало бы посредством доверительного единства между Герингом и Риббентропом 
побудить Гитлера отказаться от действий вермахта против Польши и расчистить 
путь к новым переговорам с нею. Но каждый из них жаждал славы только для себя и 
только сам хотел быть ближайшим и лучшим советником фюрера.
 Как один из офицеров узкого штаба Гитлера я знал, что вечером 24 августа от