квартире фюрера их встретили и проводили в Зимний сад его военные адъютанты. 
Сопровождающие остались в курительной комнате. Бросалось в глаза, что по 
желанию Гитлера был приглашен и имперский министр иностранных дел барон фон 
Нейрат. Гитлер вошел в Зимний сад в сопровождении Хоссбаха, держа в руках 
несколько исписанных листков бумаги. Камердинер закрыл стеклянные двери и 
задернул занавеси. Часы показывали 16 часов 15 минут. Всеобщее гадание, что бы 
это значило, в курительной комнате. Про себя мы отметили, что Гитлер еще 
никогда не проводил совещаний верхушки вермахта совместно с имперским министром 
иностранных дел. Особенно любопытным и обеспокоенным был личный адъютант фюрера 
Видеман, который как раз готовился к поездке в Соединенные Штаты.
 20 часов 50 минут. Двери открываются. Главнокомандующие и Нейрат со своим 
сопровождением, которое так долго ожидало их, покидают квартиру фюрера. Все мы 
молча констатируем, что совещание прошло за закрытыми дверями.
 Вскоре после этого совещания Гитлер отбывает в Мюнхен на обычные торжества по 
случаю марша 1923 г. к «Галерее полководцев», затем он отправится в свою личную 
резиденцию на Оберзальцберге. 14 ноября я выезжаю туда, еще не зная, что 
явилось причиной моего вызова.
 Перед отъездом Хоссбах пригласил меня и Путткамера к себе в кабинет и с 
серьезным видом сообщил нам, что совещание 5 ноября имеет принципиальное 
значение и мы должны знать об этом. Он сделал запись совещания, и нам следует 
ее прочесть. Сначала дал протокол Путткамеру, а потом мне. Запись имела объем 
примерно 15-20 стандартных страниц и была сделана знакомым мне почерком 
Хоссбаха, скорее большими, чем маленькими буквами. Мне все еще помнится, как 
Хоссбах сказал нам, кому именно он даст ее прочесть и где она будет 
окончательно храниться. Гитлеру он сможет ее показать не ранее конца месяца, 
ибо тот вернется из своей поездки в Аугсбург 21 или 22 ноября.
 Содержание протокола общеизвестно по экземпляру, представленному 
Международному военному трибуналу в Нюрнберге в 1946 г. Оригинал рукописи 
Хоссбаха до сих пор не обнаружен. Соответствуют ли и насколько именно оба 
текста друг другу, с уверенностью поэтому никто определить не может. Сам же я 
могу сказать, что, насколько мне помнится, текст оригинала был короче, чем 
нюрнбергский. Предположение, что Хоссбах в силу своего отношения к Гитлеру и 
его речи сделал запись тенденциозной, я считаю необоснованным.
 О содержании же нюрнбергского документа могу сообщить только то, что некоторые 
пассажи и темы 1937 г. я однозначно узнаю. Остальные части текста кажутся мне 
новыми. Мое тогдашнее впечатление было таково: Гитлер хотел дать общую оценку 
европейской политической и военной обстановки во взаимосвязи со своими мыслями 
и планами относительно будущего Германии. Он желал, при наличии определенных 
политических предпосылок, присоединить к рейху Австрию и Чехословакию, сделав 
это не позднее 1943-45 гг. После указанного срока, считал он, можно ожидать 
изменения соотношения сил в Европе лишь не в нашу пользу. В таком случае он 
предполагал вражду Франции и Англии с Германией. Но не припоминаю, чтобы в 
записи назывались Польша, Россия и США. Из речи Гитлера и последовавшего за нею 
обсуждения, которое нам обрисовал Хоссбах, мне запомнилось только то, что 
Бломберг, Фрич и Нейрат весьма настойчиво предостерегали насчет враждебности со 
стороны Англии и Франции в любом случае и в любое время. При насильственном 
территориальном изменении, осуществляемом Германией, следует считаться с 
возможностью их вмешательства.
 Тот факт, что Хоссбах проинформировал Путткамера и меня о содержании совещания,
 показало мне: оно имело особенное значение для него самого, а тем самым также 
для Фрича и Бека. Но я еще слишком недолго принадлежал к гитлеровскому штабу, 
чтобы оценить это в полной мере. Я считал вполне само собою разумеющимся, что 
фюрер как ответственный политик и Верховный главнокомандующий провел со своими 
авторитетными советниками совещание по оценке положения, причем его планы на 
1943-45 гг. тогда, в 1937 г., показались мне слишком далекими, а потому и 
неактуальными. Никакого обсуждения высказываний Гитлера между нами троими не 
было. Путткамер и я просто приняли эту запись к сведению, а Хоссбах подчеркнул, 
что она является совершенно секретной. Мне тогда и в голову не приходило, чтобы 
Гитлер мог готовить планы, выходящие за пределы возможного.




 Первое пребывание в «Бергхофе»


 С моим первым пребыванием в «Бергхофе» у меня связаны два воспоминания. Здесь 
я впервые познакомился с Евой Браун, а во-вторых, однажды Гитлер стал меня 
расспрашивать насчет моей предыдущей военной карьеры. Круг лиц, с которыми он 
общался на Оберзальцберге, был мне совсем неизвестен. В Берлине мне сказали 
только, что жизнь Гитлера здесь, в горах, носит весьма приватный характер и, 
вполне понятно, у него гостят и дамы. Еве Браун в то время было 25 лет, а 
Гитлеру шел 49-й год. Держалась она скромно и сдержанно, даже во время обеда 
или ужина. С гостящими дамами Гитлер держался так же, как и с женщинами вообще. 
Непосвященный едва ли смог бы заметить, что между ним и Евой Браун существуют 
особые отношения. Она всегда производила впечатление очень ухоженной молодой 
женщины, в соответствии со своим типом хорошо выглядевшей и жизнерадостной.
 Однажды, прогуливаясь по холлу взад-вперед, Гитлер высказал мне свои мысли 
насчет Италии. Испытываемое им глубокое уважение к Муссолини и сделанному дуче 
побудило его к завышенной оценке Италии и итальянцев. Я с этим не согласился,