ожидать в скором времени нового назначения. 

Поэтому я не был застигнут врасплох, когда в конце 1946 года меня вызвал 
генерал Синклер и сказал, что наступил мой черед поработать в заграничной 
резидентуре. Я еще раньше пришел к выводу, что любая попытка с моей стороны 
выдвинуть какие-либо возражения против назначения в резидентуру может повредить 
моему положению в английской разведке и, в конечном счете, неблагоприятно 
сказаться на возможностях добывать необходимую мне информацию. Когда Синклер 
объявил, что мне предстоит возглавить резидентуру СИС в Турции с центром в 
Стамбуле, я понял, что это не самый худший вариант. В то время Стамбул был 
главной южной базой, откуда велась разведывательная работа против Советского 
Союза и социалистических стран, расположенных на Балканах и в Восточной Европе. 
Хотя с этого времени я терял возможность прямого доступа к информации, 
представлявшей для меня главный интерес, я по-прежнему был не так далек от 
центрального аппарата. 

Синклер сообщил, что моим преемником по секции Р-5 будет не кто иной, как тот 
самый бригадир Робертс, с которым я столкнулся в связи с делом Волкова. Он уже 
сдал свои полномочия руководителя регионального филиала МИ-5 на Ближнем Востоке 
и готовился занять пост в центральном аппарате. Не спеша, принимая от меня дела,
 он больше интересовался сведениями о лондонских клубах, чем работой секции. 
Будучи начальником секции Р-5, он прославился только тем, что уговорил Мориса 
Олдфилда, очень способного сотрудника МИ-5, тоже перейти на службу в СИС. Не 
прошло и нескольких недель после назначения Олдфилда заместителем Робертса, как 
он заслужил прозвище "мозг бригадира". 

Для подготовки к службе за рубежом я был направлен на офицерские курсы. Это 
были лишь вторые или третьи курсы, организованные при новом начальнике 
управления, нашем старом знакомом - Джоне Манне. С тех пор программа курсов во 
многом изменилась. Преподавательский состав был подобран преимущественно из 
бывших сотрудников УСО, и содержание занятий определялось их опытом работы в 
УСО в годы войны. Курс представлял значительный интерес, хотя лично мне не 
принес прямой пользы. Условия для шпионской деятельности в Стамбуле в мирное 
время намного отличались от сопряженной с постоянным риском работы УСО на 
территории оккупированной Европы в годы войны. Мне самому пришлось написать 
большую часть лекций о советской разведке, и иногда я попадал в неловкое 
положение, когда вынужден был подсказывать из зала преподавателю, читавшему 
лекцию. К сожалению, в этих лекциях я не мог использовать все те знания, 
которые мне дал мой личный опыт. Поскольку половина времени уходила на работу в 
секции Р-5, я пропустил целый ряд обязательных проверок и экзаменов. Возможно, 
это было даже к лучшему. Было бы неудобно, если бы руководящий сотрудник моего 
ранга постоянно оказывался в числе отстающих. 

Учебный курс и передача дел Робертсу были завершены в январе 1947 года. В конце 
месяца ранним утром я сидел в аэропорту и пил то, что выдавали за кофе. Мне 
пришлось застрять там на десять дней. Снегопады и жестокие морозы сковали 
страну. Погода и технические неполадки заставляли откладывать один рейс за 
другим. Но я мог считать, что мне повезло. Это был период целого ряда 
авиационных катастроф с самолетами "дакота". Чуть ли не каждая утренняя газета 
приносила сообщение о новом несчастье. В течение нескольких дней я разделял 
тягостное ожидание с группой монахинь, летевших в Булавайо. В одно мрачное утро 
наконец объявили их рейс. Это утро действительно оказалось мрачным. Они погибли,
 все до одной. Я был счастлив, когда наконец почувствовал теплое дыхание 
пустыни в Каирском аэропорту. 

С момента поступления в английскую разведку, шесть лет назад, я провел в 
отпуске не больше десяти дней. Поскольку напряженность в работе на время 
ослабла, я решил по пути в Стамбул навестить своего отца в Саудовской Аравии. 
Он встретил меня в Джидде, и мы совершили короткую поездку в Эр-Рияд и Альхардж.
 Это было мое первое знакомство со страной, которой отец посвятил большую часть 
своей жизни. Ни тогда, ни позже у меня не возникло желания последовать его 
примеру. Бескрайние просторы, чистое ночное небо и прочие прелести хороши лишь 
в небольших дозах. Провести жизнь в стране с величественной, но совсем не 
очаровательной природой и среди людей, лишенных и очарования, и 
величественности, я считал неприемлемым. 

Я позволил себе это отступление, чтобы ответить некоторым авторам, которые 
приписывают мой необычный жизненный путь влиянию отца. Не исключено, что его 
эксцентричность позволила мне в ранней юности противостоять некоторым наиболее 
жестоким предрассудкам английской воспитательной системы, существовавшей сорок 
лет назад. Но даже поверхностное ознакомление с фактами показывает, что на всех 
решающих поворотных пунктах в моей жизни отец находился от меня на расстоянии 
тысячи миль. Если бы он пожил немного больше и узнал правду, он, конечно, был 
бы поражен, но не высказал бы неодобрения. Я был, пожалуй, единственным, 
человеком среди множества окружавших его людей, с кем он никогда не был груб. К 
моему мнению он неизменно прислушивался, даже если оно касалось дорогого его 
сердцу арабского мира. Тем не менее, я не переставал относиться к нему 
критически. Мне довелось услышать, что Уинстон Черчилль тоже считался с мнением 
своего сына Рандольфа. Трудно сказать, была ли это правда или нет.