земле. 

Теперь мои подозрения, появившиеся после того, как первый пароход, показавшись 
в архипелаге, обогнул мыс в южном направлении, подтвердились. Приближавшийся 
второй пароход, едва мы намерились атаковать, тоже прошмыгнул между островами 
Колосеп и Лопуд, очевидно, в поисках безопасности. Скорее всего, канал, по 
которому мы шли, уже был заминирован, хотя наши приборы и указали нам его в 
качестве безопасного. Такова судьба субмарины: это оказался уже второй 
транспорт, который мы упустили в течение дня. Если бы нам удалось за пять 
миновавших после выхода с Мальты суток сэкономить всего лишь один час - а наш 
выход задержался из-за обычной волокиты в порту, - мы смогли бы атаковать 
первое судно еще до того, как оно прошло между островами. А стоило нам 
оказаться за островом Гребини раньше всего лишь на полчаса, мы смогли бы 
заполучить и этот второй пароход. 

Однако мы знали, где теперь находится первый, и я исполнился решимости 
добраться до него. Я полагал, что он покинет Груц на заре и отправится вдоль 
архипелага на север. А мы в таком случае просочимся между островами севернее 
его и утром пойдем наперехват. 

Тем временем мы отошли от берега, чтобы зарядить аккумуляторные батареи. Луна 
еще не поднялась, и ночь казалась бездонно-черной. Мы медленно отошли на одном 
из двигателей, а заряжаться начали на другом. Мягкий прибрежный бриз успокаивал 
и баюкал, мертвая тишина нарушалась лишь приглушенной работой дизеля и едва 
слышным плеском воды о корпус, очертания которого были едва заметы в темноте 
из-за слабого фосфорного свечения. Мирная красота ночи, однако, не усыпила 
часовых; в безупречном спокойствии этой бархатной ночи горизонт оказывался едва 
различимым, а ведь именно на его фоне только и можно увидеть суда, если, 
конечно, вы хотите заметить их первыми. 

Субмарины выживают только за счет умения первыми увидеть противника. В то время,
 когда радары еще не существовали, все зависело исключительно от дозорных; а 
бесконечно всматриваться в темноту сквозь бинокль необычайно утомительно. 
Вахтенные офицеры обычно брали на себя наряду с общим контролем отрезок между 
положениями штурвала "полный вперед" и "право по борту". А двое сигнальщиков 
поочередно то следили, что делается за кормой, то контролировали положение 
лодки. Кто-то из старшин или главных старшин обычно брал на себя сектор левого 
борта. Вахта могла продолжаться без перерыва только час, а после этого уставшие 
от бинокля глаза становились ненадежными и в конце концов совсем отказывались 
работать. Некоторые командиры, находясь в прибрежном районе, не уходили с 
мостика всю ночь, но я такого не делал, всегда полагая, что лучше чувствовать 
себя относительно свежим, на случай ответственных обстоятельств. Обычно я 
оставался на посту до тех пор, пока не разрешались все вопросы и обстановка не 
принимала нормальный для ночи спокойный характер. В следующий раз я появлялся 
на мостике уже перед рассветом. Раздеваться на ночь не приходилось, все всегда 
спали одетыми, поэтому в случае необходимости можно было оказаться наверху в 
считанные доли минуты. А вахтенный офицер всегда знал, что делать. В спокойной 
ситуации я обычно рассчитывал на два-три часа ночного сна, а остальное урывками 
добирал в течение дня. Наряду с командиром только старший радист и кок 
оставались единственными людьми на субмарине, освобожденными от вахт. Все 
остальные жили по режиму "два часа вахты, четыре часа отдыха". Некоторые 
дозорные имели иной распорядок: час дежурства, три часа отдыха. В эти часы 
отдыха подводнику приходилось справляться со всеми своими делами: есть, спать, 
не говоря уже о выполнении всей работы по обслуживанию вверенного ему 
оборудования. Частые тревоги и нештатные ситуации постоянно требовали срочного 
погружения, нарушая распорядок. Помимо официального времени наблюдения еще до 
заступления на пост дозорный должен был потратить по крайней мере десять минут 
на адаптацию глаз к полной темноте на мостике. Свободная минутка иногда 
выдавалась у кока и радиста, хотя, как правило, рутинная работа и их заставляла 
трудиться постоянно, иногда по двадцать четыре часа в сутки. Больше того, в 
неофициальные, но общепризнанные обязанности кока входила игра в уккерс, 
совершенно яростную адаптацию детской настольной игры лудо. Играть приходилось 
в любое время дня и ночи с каждым свободным от вахты офицером, которому 
почему-либо не спалось. 

Молчун Харрис предпочитал шахматы, и раз или два мне приходилось с ним играть, 
но шахматы не годились для игры на субмарине, несущей боевое дежурство. 
Постоянно, хотя и подсознательно, даже во сне, все вслушивались в малейшие 
изменения в работе дизелей, в распоряжения на мостике, которые были слышны в 
кают-компании благодаря мегафону, или в гудение сирены, вызывавшей офицеров на 
мостик. Уккерс же в этом смысле оказывалась идеальной игрой во время боевого 
дежурства. Она достаточно захватывала, не требуя при этом полной концентрации; 
в достаточной мере распаляла эмоции, когда вас "съедали" на подступах к дому, 
лишая надежды на безопасность; приносила искреннее удовлетворение, если вам 
удавалось победить оппонента в подобной же ситуации. Пощады никто не просил и 
никто не давал. На любой патрулирующей подлодке в любой неразберихе в уккерс 
играли повсюду - с носа и до кормы. Психологи наверняка смогли бы дать этому 
явлению научное объяснение, ну а мы пристрастились к этой игре самым 
естественным образом.