объяснил мне сотрудник, – а пока добро пожаловать в криминальное братство.

Остаток недели я провел в грязной камере в компании с Гладстоном. Когда он 
наскучил мне, я стал раздумывать, чего надеется добиться МИ-6 преследованием 
меня, v Передача проспекта в руки Мартин не причинила никакого вреда. Он 
собирал пыль в ее сейфе до того времени, пока федеральный агент Джексон не 
посетил ее. Даже если бы она показала его важному чину в КГБ, этот проспект был 
лишь безобидной аннотацией. Мое преследование только усугубило бы положение. 
При максимальном приговоре – 3 года – я в относительно недалеком будущем был бы 
снова на свободе, и что тогда? После освобождения я оказался бы без работы и 
еще более забрызган грязью.

В воскресенье после полудня мне разрешили краткое свидание с отцом, который 
приехал из Камбрии, привез смену белья и сумку с банными принадлежностями, 
чтобы я выглядел более презентабельно на следующий день во время слушания об 
освобождении под залог. Уэдхэм пришел позже вечером, чтобы обсудить мои виды на 
завтра.

– Я нашел вам очень хорошего защитника, – объявил он. – У Оуэна Дэвиса 
страстный характер и хорошая репутация как защитника по делам, связанным с 
политическими правами и правами человека. Он действительно хочет взяться за 
ваше дело. Это будет для него некоторым разнообразием после ведения дел 
смертников на Ямайке, – добавил Джон, чтобы подбодрить.

Очевидно, что информационный отдел (I/OPS) при разведке трудился всю неделю, 
чтобы обеспечить благоприятный для них отчет в средствах массовой информации о 
моем аресте. А мы готовили ответный удар. Это был предусмотрительный шаг, так 
как в понедельник утренние выпуски газет и программа "Тудей" на Радио-4 
Би-би-си сначала повторили версию МИ-6, что меня арестовали за "продажу 
секретов". Только после того, как они получили наш материал, масс-медиа 
скорректировали свои сообщения и уточнили, что я лишь показал австралийскому 
редактору краткий проспект.

В воскресенье вечером я попросил дежурного сержанта открыть мою камеру рано 
утром на следующий день, чтобы я мог умыться и побриться. Разрешение было дано, 
но о моей просьбе "забыли", так что на следующее утро меня отправили в суд – 
городской магистрат на Бау-стрит в наручниках, небритым и неумытым. Такая 
тривиальная, но унижающая достоинство маленькая уловка была предпринята, чтобы 
я выглядел как можно более позорно. Полицейский фургон Группы-4 забрал меня из 
полицейского участка, а в камере на Бау-стрит их офицеры снова раздели догола и 
обыскали меня.

– Минут через пятнадцать вы будете на скамье подсудимых, – сообщил мне молодой 
страж. – Хотите что-нибудь выпить?

Я сел, глотнул немного сладкого чая и попытался почитать Гладстона.

Наконец дверь открылась, и охранники Группы-4 вошли в камеру, чтобы снова 
надеть мне наручники. Моя камера находилась в конце длинного коридора, и пока 
мы проходили мимо камер, лица заключенных прижимались к маленьким глазкам в 
дверях, чтобы узнать, что происходит.

– Черт, он хорош, – пронзительно прокричала одна из заключенных. – Давай его 
сюда ко мне, и я его обработаю для вас.

– Молчи, Мери, – ухмыльнулись охранники, захлопнув ее глазок, когда мы 
проходили мимо.

Уэдхэм ожидал нас в коридоре перед помещением суда с одетым в судейскую форму 
адвокатом.

– Привет, я – Оуэн Дэвис. – Он протянул мне руку, чтобы поздороваться. На его 
загорелом запястье был браслет в виде четок, которые так любят судейские 
приставы. – Почему он в наручниках? – грозно спросил он у стражи, когда понял, 
по какой причине я не смог ответить на его приветствие.

– У нас инструкция сверху, что он должен явиться в суд в наручниках, – робко 
ответил молодой охранник. Это была попытка представить меня перед судом в 
наручниках, небритым, в несвежем трехдневном белье, неумытым и, таким образом, 
сразу произвести на суд и прессу впечатление неустойчивого типа, каким меня 
изображал в анонимных пресс-брифингах информационный отдел.

– Нет, так не будет, – парировал Дэвис. Он оттеснил охранников в сторону, чтобы 
переговорить со мной конфиденциально. – Прежде чем вы появитесь на скамье 
подсудимых, мы настоим, чтобы с вас сняли наручники. Они стараются настроить 
судью против вас.

Я никогда не попадал раньше в подобную беду, никогда не обвинялся в насилии и 
меня никогда не арестовывали за что-либо, кроме как за несколько слов, 
написанных на пяти листках бумаги, тем не менее со мной обращались, как с