я решил придерживаться прежней диеты. Я надел кепку, чтобы прикрыть 
перевязанную голову, и мы покинули больницу. Билл даже купил билеты на 
баскетбольный матч, но это было уже слишком. Почти весь вечер я держался 
молодцом, но к десерту почувствовал себя неважно, поэтому игрой пришлось 
пожертвовать, и я вернулся в постель.
На следующий день пришел Шапиро, чтобы снять повязку с моей израненной головы. 
Пока он разматывал бинты и отрывал марлю от скоб, я чувствовал покалывание. 
Когда повязка была снята, я посмотрел в зеркало. По скальпу двумя полукругами, 
словно две застежки-молнии, шли скобы. Шапиро сказал:
— Моя миссия выполнена.
Я рассмотрел скобы в зеркале. Я уже знал, что под кожей мой череп был скреплен 
титановыми винтами. Титан — это сплав, который используют в производстве 
некоторых велосипедов, чтобы они меньше весили.
— Может быть, так мне будет легче подниматься в гору, — пошутил я.
Шапиро стал моим добрым другом, и он продолжал заглядывать ко мне в палату, 
чтобы узнать о моем самочувствии, на протяжении всех последующих месяцев 
лечения. Мне всегда было приятно видеть его, как бы ни хотелось спать и как бы 
меня ни выворачивало от тошноты.
Ларри Эйнхорн, вернувшийся из Австралии, тоже навещал меня. Он был ужасно 
занятой человек, но находил время для того, чтобы периодически встретиться со 
мной и поучаствовать в моем лечении. Он, как и Николс с Шапиро, принадлежал к 
той породе врачей, которые помогают тебе понять истинное значение слова 
«целитель». Мне стало казаться, что они знают о жизни и смерти больше, чем 
другие, и понимают в людях нечто такое, чего не дано понять другим, — ведь 
перед ними раскрывается такой многообразный эмоциональный ландшафт. Они видят 
не только то, как люди живут и умирают, но и то, как мы справляемся с этими 
двумя обстоятельствами, лишенные масок, со всем нашим иррациональным оптимизмом,
 ни на чем не основанными страхами и невероятным мужеством, изо дня в день.
— Я знал многих чудесных и сильных духом людей, которым не удалось 
выкарабкаться, — сказал мне доктор Эйнхорн. — А некоторые никчемные и трусливые 
людишки выживали, чтобы продолжить свою серую жизнь.
Я начал получать хорошие известия. Никто из моих спонсоров не бросил меня в 
трудную годину. Мы с Биллом были готовы услышать заявления об отказе от 
сотрудничества со мной, но их так и не последовало. Проходили дни, а от «Nike», 
«Giro», «Oakley» и «Milton-Bradley» мы слышали лишь слова поддержки.
Мои взаимоотношения с «Nike» восходили еще к тем временам, когда я учился в 
школе и занимался бегом и триатлоном. Мне нравились их рекламные слоганы, и я 
считал, что иметь эту фирму своим спонсором очень почетно. Но я не никогда и не 
мечтал стать человеком «Nike», потому что состязался не на лучших стадионах 
страны и не на турнире «Ролан Гаррос», а колесил по дорогам Франции, Бельгии и 
Испании. И все же, когда моя карьера резко пошла вверх, я попросил Билла 
Стэплтона разузнать, нельзя ли заключить сделку с «Nike», поскольку мне давно 
этого хотелось. В 1996 году, незадолго до того, как мне поставили диагноз, 
компания «Nike» предложила мне спонсорскую поддержку при условии, что я буду 
выступать в обуви и перчатках ее производства.
Мы сразу подружились со Скоттом Макичерном, представителем «Nike», отвечавшим 
за велосипедный спорт, и совсем не случайно он стал одним из первых, кому я 
сообщил о своей болезни. В разговоре со Скоттом, произошедшем в тот самый вечер,
 когда я вернулся домой из офиса доктора Ривса, я выплеснул на него все 
переполнявшие меня эмоции. Рассказывая Скотту о своей беде, о боли в паху, о 
том, какой шок я испытал, узнав результаты рентгеноскопии, я разревелся. А 
потом я перестал плакать, и на другом конце провода повисла пауза, после 
которой Скотт спокойно, почти как само собой разумеющееся произнес:
— Насчет нас, не беспокойся. Мы с тобой.
Оставалось крошечное семя надежды; может быть, я не окончательно разорюсь и не 
останусь один. Скотт остался верен своему слову: фирма «Nike» не бросила меня. 
В условиях, когда мне становилось все хуже, это значило для меня очень много. 
Остальные спонсоры отреагировали на мою болезнь так же. Один за другим мне 
выразили сочувствие и поддержку и «Giro», и «Oakley», и «Milton-Bradley».
Они не только не отреклись от меня, но и очень помогли. Билл отчаянно пытался 
решить вопрос о моей медицинской страховке. Он выискивал всевозможные зацепки, 
но ничего не получалось.
И вот однажды он позвонил Майку Парнеллу, генеральному директору «Oakley». 
Объяснив ситуацию, он спросил Майка, не может ли он как-то помочь.
Майк пообещал договориться со страховщиком. Это известие внушило мне 
определенный оптимизм, но страховая компания заартачилась: я заболел до начала 
действия страхового полиса, и потому оплачивать мое лечение они не обязаны.
Майк Парнелл позвонил в страховую компанию лично и дал им понять, что, если они 
не покроют мои расходы на лечение, его фирма прекратит всякое сотрудничество с 
ними.
— Заплатите ему, — сказал он.
Страховщик продолжал сопротивляться.
— Может быть, вы не поняли, что я сказал? — настаивал Парнелл.
Они заплатили.
Я до конца своих дней останусь признателен своим спонсорам и буду оставаться 
спортсменом «Oakley», «Nike» и «Giro», пока живу. Они оплатили то, что 
причиталось мне по контрактам, сполна — хотя каждый из них имел полное право 
разорвать договор, — и никто даже не спрашивал при этом, когда я намерен 
вернуться в велоспорт. Более того, когда я пришел к ним и сказал: «Я основал 
фонд борьбы с раком, и мне нужны деньги для организации благотворительной