— Я хочу стать лучшим в мире гонщиком, — сказал я. — Я хочу поехать в Европу и 
выступать как профессионал. Я хочу быть не просто хорошим велосипедистом, а 
самым лучшим.
Очу это понравилось. Он вручил мне контракт и велел упаковывать вещи для 
поездки в Европу.
Моей первой гонкой в новом статусе была «Классика Сан-Себастьяна». Хоть ее 
называют «классикой», на самом деле это совершенно изматывающая однодневная 
гонка протяженностью более 150 километров, зачастую по таким дорогам, на 
которых жутко трясет, да еще в ужасную погоду. Эта гонка настолько же жестока, 
насколько престижна. Сан-Себастьян оказался чудесным приморским городком в 
Стране Басков, но в день моего дебюта шел дождь, было пасмурно и ужасно холодно.
 Нет ничего более неприятного, чем ехать на велосипеде под дождем, потому что 
ты никак не можешь согреться. Майка с лайкрой становится твоей второй кожей. 
Намокнув под дождем, она намертво приклеивается к телу, и холод, смешавшись с 
потом, пробирает до самых костей. Мышцы коченеют, тяжелеют, затвердевают и 
быстро устают.
Дождь в день моего дебюта был такой холодный и колючий, что причинял боль. Уже 
вскоре после старта, не выдержав этого ледяного и жалящего дождя, я, дрожа от 
холода и из последних сил пытаясь крутить педали, все же начал отставать и 
вскоре оказался самым последним. Пелотон впереди меня все редел, поскольку 
многие гонщики сходили с дистанции. То один, то другой съезжал на обочину и 
отказывался от дальнейшего участия. Мне хотелось сделать то же самое, надавить 
на тормоза, распрямить спину и сойти с трассы. Это было бы так просто. Но я не 
мог — ведь это был мой первый старт в ранге профессионала. Это было бы слишком 
унизительно. Что обо мне подумали бы товарищи по команде? Я не пасую перед 
трудностями.
Почему бы просто не сдаться?
«Сынок, никогда не сдавайся!»
С дистанции сошли 50 велосипедистов, но я продолжал гонку. Из 111 участников я 
пришел самым последним, отстав от победителя почти на полчаса. Пока я 
карабкался на последний подъем, собравшиеся испанские зрители принялись 
потешаться надо мной. «Посмотрите на этого бедолагу, который тащится последним»,
 — услышал я.
Несколько часов спустя я сидел в мадридском аэропорту, ссутулившись в кресле. 
Мне хотелось бросить этот спорт. Это была самая отрезвляющая гонка в моей жизни.
 По дороге в Сан-Себастьян я надеялся выиграть, а теперь уже сомневался, стоит 
ли мне вообще заниматься велоспортом. Как они смеялись надо мной!
Профессиональный велоспорт оказался труднее, чем я думал: темп выше, дистанции 
тяжелее, конкуренция куда более жесткая, чем я мог себе представить. Я вытащил 
из кармана стопку неиспользованных авиабилетов. Среди них я нашел обратный 
билет в Штаты и уже думал воспользоваться им. «Может, мне стоит просто 
вернуться домой, — думал я, — и найти себе занятие, в котором я больше 
преуспею?»
Я нашел таксофон, позвонил Крису Кармайклу и рассказал ему о своей печали, о 
своих сомнениях. Крис молча слушал, а потом сказал:
— Лэнс, из этого опыта ты можешь извлечь для себя больше уроков, чем из любой 
другой гонки в твоей жизни.
По его словам, я был прав в том, что решил остаться на дистанции и финишировать,
 ведь тем самым я доказал своим товарищам по команде, что я крепкий боец. Чтобы 
они могли рассчитывать на меня, они должны знать, что я не из тех, кто сдается. 
И теперь они знают это.
— Хорошо, — сказал я. — Хорошо, я останусь.
Я повесил трубку и сел в самолет, который доставил меня к месту следующей гонки.
 У меня было только два дня на передышку, а потом я должен был принять участие 
в чемпионате Цюриха. Мне нужно было многое доказать, себе и всем остальным, — и 
если только мое сердце не выскочит из груди, я никогда больше не буду последним.

В Цюрихе я пришел вторым. Я пошел в отрыв с самого начала и оставался впереди 
практически до конца дистанции. В тактическом плане я плохо понимал, как 
следовало вести эту гонку, — просто пригнул голову и устремился вперед, а когда 
поднялся не пьедестал, испытывал не столько радость, сколько облегчение. «Ладно,
 — говорил я себе, — кажется, я все-таки чего-то стою».
После гонки я позвонил Крису Кармайклу.
«Вот видишь», — сказал мне Крис.
В считанные дни я превратился из подавленного новичка в спортсмена, с которым 
нужно считаться. Эта метаморфоза вызвала в спортивных кругах большой переполох. 
«Кто он такой и что из себя представляет?» — хотелось знать людям.
Велогонщика-американца можно сравнить с французской бейсбольной командой, 
неведомо как попавшей на розыгрыш Мировой серии. Я нахально вторгся в 
достопочтенный вид спорта, не имея понятия о его правилах, писаных и неписаных, 
и о свойственном ему этикете. Скажу лишь что мои техасские манеры в Европе 
пришлись не ко двору.
Пропасть между учтивостью и сдержанностью в поведении европейских спортсменов и 
американским представлением о соперничестве, когда оппоненты ходят с надутым 
видом и поливают друг друга грязью, очень велика. Подобно большинству 
американцев, я рос, не имея ни малейшего понятия о велосипедном спорте. Только 
после победы Лемонда в «Туре» 1986 года я по-настоящему обратил внимание на 
этот вид спорта. В нем существуют свои правила поведения и своя психология, 
которых я не понимал, а когда и понимал, то не считал себя связанным ими. По 
сути, я их игнорировал.