его, а теперь я просто видел, как он думал: «Неужели опять?»
Но они отступили и ждали достаточно долго, пока я не встретился в Харри Туомо 
два раза. IFK не хотел менять что-либо; фактически, я не был уверен, пойдут ли 
они на такое изменение вообще. Когда я рассказал Величкину о позиции IFK, он 
позвонил моему агенту, они переговорили, затем Величкин передал мне трубку. 
Очевидно, русские были готовы сделать то, что они делают всегда — бросить на 
решение проблемы деньги. Величкин предложил заплатить IFK щедрые отступные за 
аннулирование моего контракта и попросил меня сообщить это предложение Туомо. 
Видимо, это было — «другое дело». Харри не был очень уж доволен, но он понимал, 
что на том этапе моей карьеры это был шанс, который никогда не повторится. Он 
сказал, что не хочет иметь у себя тренера, работающего неохотно, но добавил, 
что хотел бы большей денежной компенсации, если возможно. Нынче, похоже, все 
считают, что у россиян — глубокие карманы.
Вечером того же дня, перед ужином, вновь возник контракт, и в этот раз я мог 
подписать его, прямо на столе, за которым мы ужинали. Как только это случилось, 
появились бокалы. Сейчас я пью совсем мало, но здесь было необходимо выпить за 
контракт. Поэтому они достали бутылку водки, которую я не пью, и вовсе не 
стопки. Это были огромные бокалы, размером со стакан для воды.
В тот вечер, помню, я шел к себе в комнату и думал обо всей ситуации. Да, 
теперь я реально связан обязательствами с Россией. До сих пор это было что-то 
вроде хорошо-бы- если-б, некоей возможностью. Теперь это была действительность.
Затем я стал размышлять. Бог ты мой, мне уже доводилось немного тренировать 
русских — не могу сказать, что было легко. В большинстве своем они показались 
мне упрямыми. Они всегда и обо всем спорили, а теперь мне предстоит тренировать 
их аж тридцать человек. Будет очень интересно.
Помимо одного-двух новшеств, которые мы можем привнести, я буду единственным 
чужеродным элементом команды, поэтому потребуется некое уравновешивающее 
действие. Наряду с тем, что я должен предложить что-то для них новое, мне 
необходимо помнить, что я не собираюсь кардинально менять этих людей или манеру 
их игры. Мне придется быть осторожным в отношении того, что я попытаюсь 
изменить, и делать это постепенно, с самого начала завоевав их доверие. 
Реальные изменения могут прийти не ранее второй половины сезона. Не в моем 
характере смиряться с таким положением, но, в конечном итоге, возможно, так и 
придется поступить.
Помню, когда первые россияне приехали в НХЛ, для некоторых из них переход 
давался не просто. Теперь, вдруг, все развернулось. Хоккеисты будут говорить 
тебе, что ты довольно упрямый человек, поэтому в течение лета я много думал, не 
столько о хоккее, сколько о том, как можно было бы облегчить изменения. Какие 
для этого надо предпринять шаги?
В тренерском деле очень большое значение имеет, знаешь ли ты, что именно 
сработает в отношении каждого отдельного человека. Неважно где ты тренируешь — 
в НХЛ, в Германии, в Японии, где бы я не работал ранее — нужно достучаться до 
20–25 хоккеистов. Некоторые реагируют на пряники. Другие — на кнут. Не все 
схватывают на лету, но, по крайней мере, когда ты общаешься с кем-либо на одном 
языке, ты в конечном итоге знаешь, на какие кнопки нажимать.
Это — важнейшая часть тренерского дела, но я должен признать, что с некоторыми 
русскими хоккеистами, с которыми я работал в прошлом, мне так и не удалось даже 
найти эту кнопку, не говоря уже — нажимать на нее.
В России отношения между тренером и игроком всегда казались иными. Я наблюдал 
российских тренеров с хоккеистами на льду, и часто видел споры, очень активные 
споры. С размахиванием руками, с указанием на других хоккеистов: «Это не я, это 
вот он», при этом другой хоккеист отвечает: «Ничего подобного». Я видел это 
много раз, наблюдая тренировки российских команд.
В Северной Америке решение, обычно, простое: ты садишься с парнем за чашку кофе,
 или идешь с ним просто прогуляться, или катаешься с ним вокруг катка и 
беседуешь, или приглашаешь к себе в кабинет и решаешь проблему таким образом. 
Сейчас мне будет трудно обсуждать важные вопросы с любым хоккеистом, потому что 
придется делать это через переводчика.
Переводимые им слова могут быть теми же самыми, но сможет ли он передать мои 
эмоции или интонации? Скорее всего, нет. Некоторым образом, мне придется 
активнее использовать жесты, чтобы по рукам и выражению лица игрок мог 
визуально дополнять воспринимаемую информацию. Я сказал себе: «Когда я буду 
выделять что-либо в своих словах, передаваемых через переводчика, хоккеист 
должен видеть мое лицо, смотреть мне в глаза и воспринимать язык жестов.
Когда я работал тренером в Германии, я постоянно ловил себя на словах: «Вот 
делают в НХЛ» — что, конечно, будет неправильно здесь. Здесь мне потребуется 
отделить те вещи, которые я, как я полагаю, смогу изменить, от того, что не 
смогу — и потом просто относиться к остальному с юмором и не беспокоиться по 
этому поводу. Я уже знал, что буду в некотором шоке, в плане хоккейной культуры.
 Например, я увижу врачей, делающих хоккеистам уколы или дающих им те или иные 
таблетки. Венсан Рьяндо, бывший вратарь St. Louis Blues, играл за «Ладу» 
(Тольятти) и однажды рассказал мне, что, когда бы врач команды ни заходил в 
раздевалку, он старался уйти в другую сторону — потому что они всегда пытались 
что-либо дать ему, таблетку или инъекцию, при этом не говорили, что это всё 
было. Мне будет очень заманчиво посмотреть, какие вопросы я таки буду задавать, 
а какие моменты я готов проигнорировать.
9 июля
Через несколько дней мы отправляемся в Гармиш-Партенкирхен, Германия, 
потренироваться пару недель в условиях высокогорья. Это даст мнe возможность 
лучше понять состояние команды. Откровенно говоря, после трех дней занятий на