«завести» весь зал, вдруг прокрутив на льду «чертово колесо». Ее открытая 
манера катания нравилась и судьям и зрителям.
В Ленинграде сложилась какая-то странная ситуация с подсчетом очков (а я до сих 
пор в этом ничего не понимаю, я только вижу, кто лучше выступал, а кто хуже), в 
оценках я окончательно запуталась и, уверенная в том, что Войтюк с Жигалиным 
четвертые, увела их с катка. Мы оделись и уже сели в автобус, когда кто-то 
прибежал с криком: «Войтюк с Жигалиным — на награждение!» А Войтюк с Жигалиным 
уже приготовились отъезжать в гостиницу. Мы побежали обратно во дворец, скользя 
и падая по дороге в сугробы. Ребята судорожно в раздевалках надевали коньки, 
плакали, смеялись, с нами творилось что-то немыслимое. Мы настолько не были 
готовы к пьедесталу, медалям, пресс-конференциям, что странно, как выдержали 
этот вечер. В том же году на чемпионате мира Таня и Слава заняли четвертое 
место.
С Таней Войтюк у меня связаны и первые большие тренерские переживания. Я до 
этого не знала, что чувствует тренер, когда от него уходят ученики. Разногласия 
между мной и Войтюк начались в основном из-за ее веса. Я тогда разошлась вовсю, 
требовала, не стесняясь в выражениях, чтобы она резко сбросила вес, а она 
по-прежнему себя в еде не ограничивала. Когда я назначала Тане разгрузочный 
день, построенный на твороге, ее мама брала побольше изюма, не жалела сметаны и 
ставила в печь просто фантастическую запеканку. С маслом. Так Таня разгружалась.

Таня очень любила кататься, любила меня и была мне предана. Но я однажды 
сорвалась, кричала: «Посмотри, на кого ты похожа!» — и приводила массу 
оскорбительных сравнений. Она заплавала. Потом сказала: «Я от тебя ухожу». Мы 
были на «ты». Я со своими первыми учениками Таней Войтюк и, естественно, Люсей 
Суслиной на «вы» не переходила, и меня за это всегда ругали на тренерских 
советах. Называли это распущенностью. Но я не считала обращение учеников к 
своему тренеру на «ты» распущенностью. Меня оно не шокировало, ведь мы были, в 
сущности, ровесниками, и общаться по-другому для нас было слишком искусственно. 
Поэтому обращение на «ты» или на «вы» не имело для меня никакого значения.
На «вы» меня стали уже называть Черняева с Моисеевой. А с Таней нас, скорее 
всего, можно было назвать подругами.
Ее заявление об уходе я всерьез не приняла. Но на следующий день уже от 
посторонних услышала: «Войтюк уходит от Тарасовой». Вечером она пришла сама: 
«Никогда больше не буду у тебя тренироваться». Не могу передать, что со мной 
тогда делалось. Все силы ушли на то, чтобы не заплакать. Жигалин меня 
успокаивал, говорил, что никуда не уйдет, а будет ждать, пока ему найдут новую 
партнершу. Я записала даже для себя весь этот день. День, когда я поняла, что 
потеряла не столько подругу или ученицу, сколько дочь или сестру. Уход Тани 
нельзя назвать предательством. Она ни с кем заранее не договаривалась. Она 
уходила исключительно от меня. Через полтора месяца в Челябинске в дни 
показательных выступлений Таня с цветами пришла ко мне в гостиничный номер. Я с 
ней не стала разговаривать, я не могла на нее смотреть. Таня каталась в 
показательных одна, а я попросила организаторов проследить, чтобы время 
тренировок у нас не совпадало. Таня ходила вся черная, похудевшая, ее 
невозможно было узнать. Она рыдала, просила ее взять обратно. Я не спала 
несколько ночей, я знала, что Таня меня любит, что ей без меня трудно. Нас 
помирил Игорь Александрович Кабанов, он долго беседовал с Войтюк, нашел, о чем 
поговорить и со мной.
Если бы она ушла заниматься к другому тренеру, я даже не стала б ее слушать, но 
Таня все это время каталась одна. И я ее приняла обратно. Кто мог знать, что 
работать вместе нам оставалось недолго? Через год, после первого же поражения 
от Линичук—Карпоносова, на турнире в Англии о«а твердо решила оставить спорт и 
пойти в балет на льду. Просила, чтобы я отпустила с ней Славу, но он отказался 
сам. Жигалин очень любил кататься, но никаких перемен в жизни терпеть не мог. 
Таня очень трогательно относилась к Славе. У него болел желудок, и Таня по всем 
сборам возила с собой электрическую кастрюлю и каждое утро, как заботливая
Мама, варила ему кашу. В ресторанах после болезни ему есть не разрешали. 
Конечно, пока каша варилась, она пробовала больше, чем полагалось хозяйке, и 
наверное, даже больше, чем съедал Жигалин. Но несмотря на такую преданность, 
Слава с ней уходить из спорта отказался.
Татьяна прекрасно и профессионально работает в Московском балете на льду. Она 
любит новые постановки, любит кататься. Что удивительно: она родила и после 
родов похудела. . Лидия Караваева.
Славе я стала присматривать партнершу. Вспомнила, что каталась раньше рядом с 
нами Лида Караваева, которую я почему-то на катке перестала встречать. Узнала, 
что она решила закончить занятия спортом, ничего не делает и сидит дома. Я 
поехала к ней в Бирюлево. Лида, устроившаяся против меня, напоминала маленького 
красивого котенка, которого хочется посадить на колени и гладить. Черноволосая, 
с ярко-синими глазами, вопросительно глядевшими на меня. Я предложила ей 
кататься вместе с Жигалиным. Она не согласилась и попросила, чтобы я ее не 
уговаривала. «У меня слабые ноги для танцев, я вас подведу, Татьяна Анатольевна.
 И характер у меня ужасный для фигурного катания. Я вас подведу».
Но я ее уговорила и ничуть не жалею об этом. Как же много они работали! Как я 
любила ставить им программы. Как они красиво катали обязательные танцы. У Лиды 
оказались развернутые ноги (выворотность — непременное условие для танцоров), 
так что все танцевальные позиции давались ей необыкновенно легко. Прекрасная 
фигура, мягкие ноги, что еще нужно для танцев? Но во время первого выступления 
Лида упала. «Вот видите, — сказала она мне, — я так и буду все время падать», — 
и начала рыдать.