откуда площадка просматривалась лишь частично. В Филадельфии местная газета 
отвела в своем выпуске описанию спортивных подвигов Майкла Джордана целых 52 
страницы. Когда Майкл прилетел в Нью-Йорк, возможно, на последнюю в его жизни 
игру в стенах «Мэдисон-сквер-гарден», он специально надел те кроссовки, которые 
рекламировал в начале своей карьеры. Репортеры расценили это как его прощание 
со спортом. После матча в специально отведенное для прессы помещение набились 
сотни журналистов, некоторые из которых прихватили с собой и детишек – пусть, 
мол, вспомнят о том, что видели великого Майкла Джордана.
Во всех городах, в каких «Буллз» приходилось бывать на выездных матчах, 
поклонники чикагского клуба норовили забронировать места в отелях, где 
остановилась их любимая команда. Да еще у дверей гостиниц дежурили тысячи 
любопытных, жаждущих хоть краем глаза взглянуть, как их кумиры пройдут к 
автобусу.
И конечно, повсюду были фотографы. Не только 30 или 40 профессиональных 
репортеров, но и тысячи любителей, вооруженных «мыльницами» – полароидами. Они 
снимали Майкла повсюду, где он появлялся, но самые желанные кадры были те, 
которые запечатлевали его выход на баскетбольную площадку. На снимке, сделанном 
с трибун дальним планом, Майкла иногда можно было рассмотреть с трудом, но все 
равно это был сувенир, как фото Эйфелевой башни или статуи Свободы.
Толпы осаждавших Джордана журналистов – и американских и зарубежных – 
разрастались с каждым днем, а их вопросы к нему становились все более 
мистическими. Однажды Джонатан Эйгер, молодой репортер, стоявший в очереди 
позади своего французского коллеги, заглянул украдкой в его блокнот и увидел, 
что он хочет выведать у Майкла. Первый вопрос был такой: «Что в жизни главное?» 
Второй: «Есть ли у вас кумиры?» Третий: «Что значит, по-вашему, быть Майклом 
Джорданом?» Четвертый: «Какие исторические фигуры у вас вызывают наибольшее 
восхищение?» И наконец, пятый: «Верите ли вы в Бога?»
«Буллз» начали сезон довольно скромно, победив в 8 матчах и уступив соперникам 
в 7, но затем прибавили сил и выиграли 54 встречи, проиграв лишь 13. В итоге 
они одержали 62 победы, разделив сезонный рекорд лиги с «Юта Джаз». На 
следующий день после окончания календарного сезона Фил Джексон явился на 
совещание тренеров клуба, широко ухмыляясь. «Не знаю, как дела у вас, – сказал 
он своим помощникам, – но я точно помню, что в моем контракте есть пункт, 
согласно которому, если мы опередим всех в лиге по числу побед, мне причитается 
премия – 50 тысяч долларов».
По правде сказать, обсуждая в минувшем сезоне очередной контракт с Джексоном, 
администрация клуба решила, что ему хватит и 6 миллионов долларов ежегодного 
заработка, а премии – это сверхроскошь. Джексон согласился на такие условия, но,
 когда контракт был уже подписан, пункт, оговаривающий премии, по чьей-то 
ошибке в него вкрался. Старший тренер клуба, конечно, пришел в восторг, но 
Джерри Рейнсдорф не разделял его радости. Владелец «Буллз» напирал на то, что 
чикагцы упустили победу в домашнем матче с «Ютой» и таким образом не стали 
единоличными лидерами НБА. В итоге премию Джексону все же дали, уменьшив ее 
сумму вдвое – 25 тысяч долларов.
Перед началом серии «плей-офф» Джексон собрал игроков и тренеров на специальное 
совещание. В глубине души он верил, что наградой всем им послужит не только 
очередное чемпионское звание, а сам последний отрезок пути к нему, когда так 
многое значат и дружба, и чисто человеческие взаимоотношения. Фил интуитивно 
чувствовал, что это последний сезон, когда они все вместе, и потому попросил 
каждого написать нечто вроде воспоминаний – лучше даже в стихах – о былых 
золотых денечках, но вкратце – не более 50 слов. Идею ему подсказала его жена 
Джун, которая работала в доме для престарелых и не раз просила сделать то же 
самое умирающих стариков. По замыслу Джексона, все исповеди предполагалось 
сжечь затем в жестянке из-под кофе.
В этом – весь Фил Джексон, подумал один из его помощников Чип Шефер. Мало кто 
из тренеров додумался бы до такого. А если бы и додумался, то решился бы 
кто-нибудь сыграть на сентиментальных чувствах закаленных в жизни, циничных 
молодых миллионеров? Однако идею Джексона все восприняли благосклонно, и это 
был очень трогательный момент. Откликнулся каждый. Кто о своих воспоминаниях 
написал, а кто изложил их устно. Рассказывали о том, как годы, проведенные в 
Чикаго, в корне изменили их жизнь, о своих детях, родившихся в этом городе, о 
том, как посчастливилось им играть вместе с Джорданом и Пиппеном и к тому же 
стать неоднократными чемпионами НБА. Самым трогательным, наверное, было 
выступление Рона Харпера, который в «Буллз» выполнял черновую неблагодарную 
работу, трудясь исключительно в защите и подчищая огрехи партнеров. До переезда 
в Чикаго он выступал за слабый клуб, но зато там считался игроком номер один. 
Так вот, Рон сказал, что, по его мнению, во сто раз лучше быть незаметным 
винтиком в команде-чемпионе, чем суперзвездой в заштатном клубе.
Вечер прошел в душенной атмосфере, что само по себе удивительно. Ведь 
профессиональные спортсмены не любят раскрывать душу и выказывать свои эмоции. 
В раздевалках существует неписаное правило – никаких сантиментов. Гнев, ярость 
– пожалуйста. Можешь ругать последними словами судей, соперников, тренеров, 
даже товарищей по команде. Но сказать что-либо чувствительное – дурной тон. 
Сочтут, что ты слабак.
А тут все раскрылись по-человечески. Даже Майкл Джордан встал и прочитал по 
бумажке небольшое собственное стихотворение. Его товарищи застыли от удивления. 
Майкл обычно держался замкнуто, «застегнутым на все пуговицы». Других он слушал 
внимательно, подробно расспрашивал их о том о сем. В общем, проявлял интерес к 
партнерам, но к себе близко никого из них не подпускал. Стихотворение Майкла 
было полно грусти и не лишено известной сентиментальности.