жил в номере по соседству с Газзи и слышал его выкрики и звуки, которые явно 
издавала расшвыриваемая им мебель. Со своей стороны, я должен честно признать, 
что к тому времени, когда все эти новости перестали быть таковыми, сделавшись 
общеизвестными фактами, меня больше беспокоили несколько моих товарищей по 
команде «Манчестер Юнайтед».
То, что Гэри и Фил Невиллы, Пол Скоулз, Ники Батт и я были очень близкими 
друзьями, лишь еще более усугубляло ситуацию, когда Фил и Батти не попали в 
сборную. За несколько дней до этого кто-то из администрации даже подмигнул Филу,
 как бы давая ему тем самым понять, что он войдет в команду. Из-за этого ему 
было еще тяжелее вынести постигшее его разочарование. Едва узнав эту невеселую 
для моих друзей весть, я тут же пошел навестить их. Через час им обоим 
предстояло вылетать домой, и они стояли в своих номерах с уже упакованными 
сумками. Я крепко обнял Фила Невилла. Мы пятеро росли и воспитывались вместе, и 
вот теперь двоих из нас отправляли домой. Думаю, Гэри должен был испытывать еще 
большие душевные муки, говоря «до свидания» своему брату-близнецу. И когда я 
размышляю об этом теперь, то понимаю, что у Батти и Фила впереди все же было, 
как вы понимаете, еще много времени для выступлений на международном уровне. А 
вот Пол Гаскойн только что упустил последний шанс представлять свою страну.
Огорчения из-за ребят, которых не взяли в сборную, и того способа, каким их 
поставили об этом в известность, оказались не единственными. На следующее утро 
нас ждала очередная тренировка, хуже которой я не в состоянии вспомнить. 
Атмосфера была жуткая. Ожидалось, что мы с ходу станем работать на всю катушку. 
Я понимал, что чемпионат мира начинается буквально через несколько дней, но 
чувствовал, насколько всем нам необходимо время, чтобы немного отдохнуть, 
расслабиться, побыть вместе и ощутить себя единой командой. Но у Гленна 
интенсивность занятий никогда не снижалась. Да и надзор тоже. Даже когда вечер 
у нас выдавался свободным, нас всех загоняли и большую комнату с баром на 
первом этаже отеля, где мы торчали за закрытыми дверями и задернутыми шторами, 
чтобы никто не мог добраться до нас. А ведь иногда мы нуждались в чем-то 
совершенно другом: хотелось часок-другой посидеть в холле, подписывая автографы 
детям и болтая на вольные темы с болельщиками из Англии. По правде говоря, 
чувствовали мы себя погано и ходили, как в воду опущенные, но никто не вымолвил 
ни словечка о возникшей ситуации. Часть ребят исчезла, а Гленн молча ждал, пока 
мы забудем об эмоциональной стороне случившегося, и вел себя так, как будто 
ничего не произошло. Это все порождало в нас довольно странные чувства, и хотя 
тренировки шли вроде бы как обычно, мне казалось, что у большинства игроков 
голова день за днем была занята чем-то другим.
В первые месяцы моего пребывания в сборной Англии Гленн Ходдл относился ко мне 
по-настоящему хорошо. Я получал удовольствие от методов его работы на 
тренировках — и, думаю, был в этом смысле отнюдь не одинок, — а также гордился 
тем, чего мы достигли под его руководством, успешно пройдя отборочную стадию и 
попав в главный турнир. Почему все это изменилось, причем так внезапно, я не 
понимал в то время и не пойму, видимо, никогда. О том, что дела в сборной идут 
совсем не так, как я мечтал и ожидал, размышляя о предстоящем чемпионате мира, 
мне в первый раз подумалось после товарищеского матча с местной наспех 
собранной командой, который был организован в нашем тренировочном лагере в 
Ла-Боле за несколько дней до начала турнира. Встреча прошла на очень низком 
уровне — хуже некуда. Мы проиграли этот матч, и я первый готов признать, что 
сам тоже играл далеко не блестяще. Впрочем, ничего страшного вроде бы не 
случилось. И сказано по данному поводу тоже ничего не было, но я нутром 
почувствовал тогда, что старший тренер стал относиться ко мне чуть более 
сдержанно. Иногда при контактах с руководителем у тебя возникает такое чувство, 
что он имеет на тебя зуб, и ты чувствуешь себя не в своей тарелке — таким 
образом, словно тобою пренебрегают или тебя почти демонстративно избегают. 
Именно такое чувство возникло у меня после той ничего не значившей разминочной 
игры, но я даже на мгновение не подумал, что не буду играть в нашем первом 
матче на турнире. Ведь я, в конце концов, выходил на поле в каждой встрече из 
числа тех, которые привели нас на чемпионат мира.
Но я был неправ. Полностью неправ. За несколько дней до нашего первого по 
календарю матча против Туниса, запланированного в Марселе, старший тренер 
усадил нас в кружок на тренировочном поле, чтобы поговорить о стартовом составе.
 Мне в тот момент показалось странным, когда он начал с того, что ожидает от 
игроков, которые не будут выбраны, чтобы те уклонились от пресс-конференций и 
вели себя таким образом, как будто команда еще не объявлена. В некотором смысле 
такой аспект уже известного нам подхода Гленна к своей работе не был для меня 
неожиданностью. Он вообще любил играть в игру под названием «угадайка». Перед 
матчем против Италии в Риме я немного шмыгал носом из-за простуды. Гленн 
сообщил средствам массовой информации, что я чувствую себя плоховато, и даже 
заставил меня покинуть тренировку за десять минут до ее окончания, чтобы 
журналистам и всем прочим показалось, будто мое состояние хуже, чем оно было на 
самом деле. Я не хотел пропускать ни одного занятия, но он настаивал. Ему 
казалось, что мы получим психологическое преимущество, если итальянцы не будут 
до последней минуты знать, кто у нас выйдет на поле. Тем не менее, здесь, в 
Ла-Боле, за два дня до начала чемпионата мира его тактика стала иной. И я, 
конечно, почти сразу понял, что игра, которой Гленн развлекался на сей раз, 
состояла совсем не в стремлении заставить прессу или тунисцев заняться гаданием.
 Его интересовало нечто другое: он хотел проверить молодого игрока на изгиб, — 
и для меня это определенно делало ситуацию более трудной, чем она должна была и 
могла быть.
Он объявил состав, которому предстояло начать игру против Туниса, — просто