я личность. Однако никаких проблем с моей 
«легендой» не возникало.

Мои беседы с Коновальцем становились между тем все серьезнее. В его планы 
входила подготовка административных органов для ряда областей Украины, которые 
предполагалось освободить в ближайшем будущем, причем украинские националисты 
должны были выступать в союзе с немцами. Я узнал, что в их распоряжении уже 
имеются две бригады, в общей сложности около двух тысяч человек, которые 
предполагалось использовать в качестве полицейских сил в Галиции (части 
Западной Украины, входившей тогда в Польшу) и в Германии.

Оуновцы всячески пытались вовлечь меня в борьбу за власть, которая шла между 
двумя их главными группировками: «стариков» и «молодежи». Первых представляли 
Коновалец и его заместитель Мельник, а «молодежь» возглавляли Бандера и 
Костарев. Моей главной задачей было убедить их в том, что террористическая 
деятельность на Украине не имеет никаких шансов на успех, что власти немедленно 
разгромят небольшие очаги сопротивления. Я настаивал на том, что надо держать 
наши силы и подпольную сеть в резерве, пока не начнется война между Германией и 
Советским Союзом, а в этом случае немедленно их использовать.

Особенно тревожили террористические связи этой организации, в частности 
договоренность с хорватскими националистами и участие в убийстве югославского 
короля Александра и министра иностранных дел Франции Луи Барту. Для меня было 
открытием, что все эти террористы финансируются абвером – разведывательной и 
контрразведывательной службой вермахта. Полной неожиданностью явилась для меня 
и новость, что убийство польского министра генерала Перацкого в 1934 году 
украинским террористом Мацейко было проведено вопреки приказу Коновальца и 
стоял за этим Бандера, соперничавший с последним за власть. Бандера стремился к 
контролю над организацией, играя на естественной неприязни украинцев к 
Перацкому, который нес ответственность за репрессии против украинского 
меньшинства в Польше. Коновалец рассказал мне, что к этому времени между 
Польшей и Германией был подписан договор о дружбе, так что немцев никоим 
образом не устраивали любые враждебные акции по отношению к полякам. Они были 
так взбешены, что выдали Бандеру, скрывавшегося в Германии. Убийца генерала, 
Мацейко, сумел скрыться.

Дело обстояло следующим образом. Мацейко планировал убить Перацкого, взорвав 
гранату, но она по каким-то причинам не взорвалась, и он застрелил польского 
министра. За ним тут же бросилась толпа людей. Мацейко сумел проскочить перед 
идущим трамваем, который отсек его от преследователей, забежал в подъезд 
первого же дома, поднялся на площадку 7-го этажа, там сбросил плащ и шляпу, 
выкинул револьвер и, неузнанный, спокойно вышел на улицу. Польская 
контрразведка установила засаду на всех явочных квартирах украинских 
националистов в Варшаве, но он не появился ни на одной из них. Ночь он провел 
со своей подружкой, тоже украинской террористкой Чемеринской. Именно она 
организовала его побег через Карпаты в Чехословакию, использовав свои связи в 
чешской полиции.

В Чехословакии ОУН имела мощную поддержку со стороны властей. У президента 
Бенеша были с Коновальцем личные отношения еще со времен первой мировой войны. 
Однако, когда ОУН «вышла из-под контроля» властей и осуществила убийство 
Перацкого, эти отношения ухудшились.

Несмотря на эмоциональное выступление Бандеры на суде в защиту дела украинского 
национализма, он и другие организаторы были приговорены к смертной казни через 
повешение. Однако давление Германии на польские власти в конце концов спасло им 
жизнь. Смертный приговор заменили тюрьмой. Немцы после захвата Польши тут же 
выпустили Бандеру на свободу. И между двумя группировками украинских 
националистов закипела кровавая междоусобная война.

В общении со своими коллегами по нацистской партийной школе я держался 
абсолютно уверенно и независимо: ведь я представлял головную часть их 
подпольной организации на Украине, в то время как они являлись всего лишь 
эмигрантами, существовавшими на немецкие подачки. Я имел право накладывать вето 
на их предложения, поскольку выполнял инструкции своего «дяди» («вуйко»). Если 
что-то в их высказываниях мне не нравилось, достаточно было просто сказать: 
«Вуйко не велел!»

Именно таким образом я отверг предложение о моей встрече с полковником 
Лахузеном из штаб-квартиры абвера. Вступать в прямые контакты с германской 
разведкой было бы рискованно, так как немцы могли попытаться принудить меня к 
сотрудничеству. Снова и снова приходилось мне повторять свои возражения по 
поводу встречи с кем-либо из абвера.

Однажды, когда мы гуляли с Коновальцем, к нам подошел уличный фотограф и 
сфотографировал нас, передав пленку Коновальцу, заплатившему за это две марки. 
Я возмутился. Было ясно, что мое берлинское окружение хочет иметь фотографию в 
своем досье, чтобы потом, когда им понадобится, они могли разыскать меня. Тогда 
же, на улице, я выразил свой недвусмысленный протест Коновальцу. Было бы 
непростительной ошибкой, если такая фотография оказалась бы в руках у немцев, 
заявил я ему, нисколько не сомневаясь, что именно это и было его истинной целью.
 Коновалец попытался как-то меня успокоить. По его словам, не было ничего 
предосудительного в том, что какой-то уличный фотограф, з