иногда кто-то не возвращался после боевого вылета. Погиб Игорь Череда, красивый,
 ясноглазый старший лейтенант. Два дня печаль в полку стояла. И Клава, подруга 
моя, лежала как мертвая, глядела в потолок и не мигала. Она любила его. Потом 
сбили Ваню Глебова. Белобрысый, веснушчатый, его звали за это Подсолнухом. 
 Василий понял причину грусти в глазах Веры — сбили, значит, и ее любимого. 
Сделалось неловко за свою легкомысленность: у девушки горе, она увидела в нем 
близкого человека, ее душа потянулась к нему, искала утешения, понимания и 
помощи, а он полез к ней с дурацкими объятиями. Ромашкин повернулся лицом к 
Вере и тоже погладил ее по щеке. Она умолкла и в ответ погладила его руку, 
будто поблагодарила, что он наконец-то понял ее. 
 — Я тоже любила летчика. Он был отчаянный. Рыжий, здоровенный, даже немного 
страшный. Он был ас. Три ордена Красного Знамени носил на груди. Другие ордена 
и медали не надевал. А были и другие награды, и мы знали. Истребители любили 
его, он был хороший, бесхитростный товарищ! Егором звали. Девчонкам он очень 
нравился! Как взглянет своими зелеными глазищами, так душа делается маленькой, 
как у синички. Глаза у Егора были какие-то сумасшедшие, огонь в них горел, 
будто в голове зеленая лампа зажигалась… Млели девчонки. Я знала… А за мной он 
ухаживал. Проходил мимо — мне жарко делалось. А глаза его были в эти мгновения 
не грозные, а какие-то теплые, с поволокой. Все знали, Егор меня бережет на 
жизнь после войны, не хочет он со мной так вот по-походному отухаживаться. И я 
знала. И девчонки знали. Завидовали мне. Кое-кто пытался даже залучить его 
сердце. — Вера усмехнулась. — Но он на них ноль внимания. Я в душе смеялась над 
неудачливыми соперницами. Гордилась своим рыжим великаном. Было мне как-то 
страшно и сладко от того, что он меня не трогал. Мне он ничего не обещал на 
будущее. Щадил, наверное. Вдруг собьют, стану всю жизнь мучиться. Лучше, если 
не обещать: ничего не имела, значит, ничего и не потеряла. — Вера помолчала, 
вздохнула и опять заговорила полушепотом: — Однажды за мной хотел поухаживать 
новенький летчик. Молоденький, вроде того курсанта, что с вами сегодня сидел, 
румяный, чистенький. Подошел он ко мне вечером на танцах. Потанцевали. 
Пригласил погулять по улице. Я пошла. Что тут особенного? В дверях нас 
остановил Дима Зорин, тоже летчик из нашего полка. Позвал моего ухажера на 
минуточку в сторону. Вернулся он с удивленными глазами. Таращил их на меня, 
будто я знаменитость какая. Отвел назад к танцующим. Ушел курить и больше не 
подходил. Только издали смотрел всегда то на меня, то на Егора. Мы с Егором 
всегда были вместе. И на танцах, и в столовой, и на улице. — Вера замолчала. 
Ромашкин понимал, она подошла к самому трудному месту и в рассказе, и в жизни. 
 «Что же случилось с ее возлюбленным? Сбили его? Или завлекла в сети 
какая-нибудь красавица?» 
 Вера молчала. Василий хотел подбодрить ее, поддержать в трудный момент лаской, 
протянул руку к щеке и сразу почувствовал влагу. «Значит, сбили…» Он подтянул 
кончик простыни и вытер Вере глаза. 
 — Пойду, вы, наверное, спать хотите, — сказала Вера влажными губами. 
 — Лежи, — почему-то на «ты» остановил Ромашкин. 
 Она осталась. Он обнял ее осторожно, как ребенка. Привлек к себе и поцеловал в 
щеку. Вера не отстранялась. Лежала горячая и обмякшая. Она все еще плакала. 
 — Ну, не надо… перестань, — попросил Василий, — не вернешь ведь… 
 — Спасибо вам, товарищ старший лейтенант, — поблагодарила вдруг девушка. 
 — Опять ты с этим званием, — он попытался изобразить в голосе обиду. 
 — Привыкла, я же «рядовой и сержантский состав», с летчиками только по званиям.
 
 — А за что же спасибо? 
 — Поняли меня. Вы будто из нашего полка. Ни один наш летчик меня не тронул бы, 
даже если б мы вот так в постели очутились. Очень любили и уважали все Егора. 
Ну, спите. Хватит. Завтра рано вставать. Колдуны хорошую погоду обещали, — она 
отодвинулась от него, но не ушла на кровать. 
 Ромашкин думал о ней. Вспоминал свою фронтовую жизнь, боевых друзей, девчат и 
женщин своего полка. Были и у них увлечения и серьезная любовь, все знали об 
этом. Но сам Василий романов не заводил, считал — какие к черту на войне 
свадьбы и мечты о будущем, тем более у него: каждую ночь на смерть ходишь. Но 
вот теперь, лежа рядом с Верой, он вдруг почувствовал тоску и тягу к фронтовым 
девчатам, с которыми был просто знаком там, в полку. Как бы хорошо всегда быть 
с той, которая рядом была под бомбежкой, ждала тебя с задания, знала всех 
друзей, живых и мертвых. Однако не было у Васи такой женщины. Не состоялась на 
фронте большая, сильная любовь, как вот у Веры. «Может быть, я был слишком 
молодой и легкомысленный и внешность моя не привлекла внимания стоящей 
девушки?» У Василия даже мелькнула мысль: «Ане жениться ли на Верочке? Вот она 
рядом, своя, фронтовая, все знает, понимает, чистая и скромная девушка. — Он 
улыбнулся. — Интересно, как мы будем вспоминать наше знакомство? Я бы шутил: 
„Пригласила хлопчика на ночку, а он обманул — на всю жизнь остался!“ Смешно: 
час назад не были знакомы — и вот уже в постели и я даже жениться собираюсь!» 
 Василий не заметил, когда мысли перешли от яви в сон. Заснул тихо, даже не лег 
поудобнее, как лежал на спине, так и уснул. Снилась ему красивая девушка. Они 
гуляли по роще. Девушка, склоняясь к нему, что-то шептала, и он ощущал ее 
теплое дыхание на своей щеке. 
 Проснулся Василий так же тихо и мягко, как и уснул. Сначала ему показалось, 
что он вовсе и не проснулся, приятый сон продолжается, теплое дыхание 
действительно овевало его лицо. Василий чуть приоткрыл веки. Все в комнате, как 
во сне, было подернуто бледно-синим маревом, только на стуле поблескивали 
лимонного цвета блики луны. Тучи, видно, рассеялись. 
 Над Васей склонилась Вера. Она опиралась на локоть, а другой рукой водила по