Главное, чтобы все произошло бесшумно, — разведчиков только шестеро, если 
начнут ловить, ноги не унесешь, до передовой километра четыре. 
 Немочки заходили в большие блиндажи в центре расположения штаба, туда идти 
опасно. Но кто знает, может быть, там рабочие землянки, а спать они пойдут 
куда-нибудь вот в эти крайние, небольшие блиндажишки. 
 Передавая бинокль сменившему его Саше Пролеткину, командир рассказал о 
женщинах. Саша насупился и брезгливо сказал: 
 — Не дай бог на одну из них напороться в блиндаже. 
 Василий рассмеялся: 
 — Ну ладно, не будем связываться с женщинами. Следи вот за вторым от края 
блиндажом, туда два офицера зашли. Сейчас они там. Посмотри, посчитай, сколько 
к концу дня их там останется. 
 Когда стало вечереть и приблизилось время для захвата «языка», Ромашкин 
забеспокоился — не выявлена очень важная деталь. Определили, куда идти, знают, 
что в намеченном блиндаже не больше трех человек, двое из них офицеры. Но где 
охрана? Это пока выяснить не удалось. А штаб не может быть без охраны. Она 
где-то есть, только разведчики ее не обнаружили. И это очень опасно в их 
положении: хорошо скрытая охрана для того и существует, чтобы обезопасить штаб 
от нападения таких групп, как Ромашкина. 
 Василий уже подумывал сообщить в полк по радио о том, что придется остаться 
еще на день, как вдруг Иван Рогатин, дежуривший с биноклем, замахал рукой, 
подзывая к себе. 
 — Есть охрана, товарищ старший лейтенант. Вон, глядите, — парный патруль. 
Поверху пошел. Ромашкин приник к биноклю. 
 — Понятно. Значит, на ночь выставляют. Хороший маршрут выбран для патруля. Им 
видны и подходы, и все, что внизу, в овраге, делается. 
 — Снимать будем? — спросил Вовка, он еще ни разу не снимал часовых, и поэтому 
у него «чесались руки». — Мы тихо с Иваном или вот с Голощаповым, — попросил 
нетерпеливый Штымп. 
 — Ты за себя говори, а меня не тронь, — заскрипел Голощапов. — Я один раз уже 
снимал часовых около флага. Как вспомню, до сих пор под ребром холодный нож чую.
 Ох, и полосовал же он меня, гад! 
 — Будем брать втихую, — прервал разведчиков Ромашкин. Он уже засек время, 
сделал необходимый расчет и теперь объяснял ребятам: — Патрульные обходят 
вокруг расположения штаба за семь — восемь минут. Пройдут мимо нашей рощи — мы 
в овраг. Ты, Жук, не спускай с них глаз, каждую минуту должен знать, где будет 
патруль. 
 — Понятно. 
 — В блиндаж пойдем я и Рогатин. 
 — Может, меня возьмете? — спросил Вовка. 
 Ромашкин так взглянул на него, что Голубев сразу понял: время разговоров и 
шуток прошло, сейчас все подчиняются беспрекословно. 
 — Голубев прикрывает вход в блиндаж слева, Пролеткин — справа, Голощапов 
остается у двери. Огонь открывать только в самом крайнем случае. 
 Дождались глухой ночи. Патруль сменился несколько раз. Луна еще не взошла. В 
черном овраге не было видно ни одного освещенного окошечка. Штаб спал. Только 
трубы блиндажей дымили. 
 Разведчики подползли к тропке, где ходил патруль. Напряженные, собранные, 
будто сжатые пружины, они следили за патрулем и ждали сигнала командира. Когда 
немцы отошли на достаточное расстояние, Ромашкин вскинулся и, ступая бесшумно, 
пригибаясь, пошел вниз. Он не оглядывался, знал — все идут за ним. У 
намеченного блиндажа Василий лег. Заметив тоненькие полоски света, пополз к 
окну. Стекло было занавешено черной бумагой изнутри. Через узкие щели Ромашкин 
разглядел на столе, застеленном газетой, термос, бутылку вина, вскрытую банку 
консервов, печенье, сигареты. У стола сидели двое. Один в полной форме — 
гауптман-капитан. Другой без кителя, в зеленой рубахе. Китель и ремень с 
парабеллумом висели на гвозде, вбитом в стену. «Почему они так поздно не спят? 
Может, дежурные? Какая нам разница — хорошо, что офицеры». 
 Ромашкин посмотрел на Жука, тот глянул на свои часы и, вскинув руку, показал, 
где сейчас может находиться патруль. Подождав, пока солдаты протопали 
поблизости, Ромашкин быстро вошел в траншейку, ведущую к двери. Иван последовал 
за ним. 
 У двери Василий остановился. Сердце стучало так громко, что казалось, что 
биение слышат офицеры там, в блиндаже. Испугавшись, что это действительно может 
произойти, Ромашкин рванул дверь и, вскинув пистолет, быстро шагнул через порог.
 Вплотную за ним с автоматом наготове вошел Иван. Он тут же захлопнул дверь, 
чтоб свет и возможную борьбу не увидели снаружи. А Ромашкин приглушенно, но 
властно скомандовал: 
 — Хальт! Хенде хох! 
 «Они же никуда не бегут, зачем я „хальт“ сказал?—мелькнуло у Ромшкина. — Ну, 
ничего, поняли. Руки задирают».
 Тот, который был в полной форме и стоял ближе к Ромашкину, поднял руки вверх и 
расширенными глазами пялился на неведомые существа в белых одеяниях. Другой 
гитлеровец стоял по ту сторону стола, руки поднимал нерешительно, одну выше 
другой, а глазами косил вбок. Ромашкин сразу уловил это движение, хотел еще раз 
скомандовать «Руки вверх!», но не успел. Офицер кинулся к висевшему на гвозде 
ремню и пытался выхватить пистолет из кобуры. Все произошло в считанные доли 
секунды, но Василий все же успел оценить и правильно среагировать на 
происходящее. Свалить боксерским ударом офицера не удастся. Мешает стол. 
Парабеллум уже до половины выхвачен из кобуры. Надо стрелять. Ромашкин надавил