— переливался теплым золотом орден Ленина. 
 Пряхин вернулся в строй, соседи тут же помогли ему прикрепить награды. Все с 
любопытством косили глазами на Героя, но порядок в строю не нарушали. 
 — Капитан Куржаков награждается орденом Красного Знамени, — вызвал начальник 
штаба. 
 Григорий пошел к столу, придерживая руку на черной повязке. «Не ранило бы его 
в начале форсирования, сейчас был бы Героем», — подумал Ромашкин. Давно уже 
Василий не испытывал неприязни, с которой началось их знакомство, он уважал 
Куржакова и втайне даже преклонялся перед его храбростью, понимал теперь 
причины его злости и грубости. Когда человек в бою отдает себя всего без 
остатка, как Куржаков, ему можно простить любую резкость. Правда, Ромашкину не 
нравились пьяные выходки Куржакова, и даже не они сами, а последствия, к 
которым могли привести. Совсем недавно обнаружил Куржаков густые заросли малины 
в нейтральной зоне и взбеленился: 
 — Не позволю фрицам жрать нашу малину! — Приказал вырыть ход сообщения, провел 
телефон и велел бойцам: 
 — Съесть всю малину! 
 Колокольцев, узнав о новом его фортеле, спросил по телефону: 
 — Где вы находитесь? 
 Куржаков, не моргнув глазом, ответил: 
 — В малине! 
 — Перестаньте шутить, возвращайтесь на свой НП, — приказал Колокольцев. 
 — А у меня здесь вспомогательный НП, товарищ подполковник. Дадите команду 
вперед, а я уже впереди! 
 — Хватит, Григорий Акимович, пошутили — и довольно, — устало сказал 
Колокольцев. 
 Куржаков уважал начальника штаба — вернулся. 
 …Следующим для получения награды был вызван Иван Петрович Казаков. Ему тоже 
вручили орден Красного Знамени. Потом настала очередь Ромашкина. С бьющимся 
сердцем строевым шагом он подошел к маршалу и с любопытством посмотрел ему в 
лицо. Низкие темные брови и тяжелый подбородок с глубокой ямкой посередине 
делали его суровым, а глаза у маршала оказались добрыми. 
 «Это сейчас они добрые, когда награды вручает», — подумал Ромашкин, он слышал 
много рассказов о крутости Жукова. Действительно, когда маршал появлялся на 
каком-нибудь участке фронта, люди сразу чувствовали его твердую волю. Жуков не 
терпел неисполнительности и неточности, за каждую оплошность взыскивал с 
виновных строго, и никто никогда не осуждал маршала, потому что все видели — 
взыскивает он справедливо, желая избавить войско от больших потерь и ускорить 
победу. Ромашкин слышал, как недавно в соседней дивизии Жуков обнаружил, что в 
одном полку плохо подготовились к наступлению: то ли устали, то ли поленились 
там работники штаба. «Пойдете сами со стрелковыми ротами, — сказал им Жуков. — 
Переносить срок общего наступления я не могу. Убедитесь, как трудно воевать 
солдату при таких организаторах, как вы». 
 Маршал крепко пожал руку Ромашкина. Взяв коробочку с орденом, Василий ответил, 
как все: 
 — Служу Советскому Союзу! 
 Чтобы ускорить вручение наград, генералы стали помогать маршалу. 
 Разведчики Рогатин, Пролетами, Голощапов получили ордена Отечественной войны 
второй степени, все остальные, кто был с Ромашкиным и Пряхиным на плацдарме, — 
Красную Звезду. Много орденов и медалей осталось на столе в коробочках — кому 
они были предназначены, лежали в земле или на дне реки. 
 Потом Василий и все награжденные слушали концерт, на этот раз его дал 
фронтовой ансамбль песни и пляски. 
 Маршал и генералы на концерт не остались: впереди шел бой, и у них были свои 
заботы. После концерта обедали — каждая рота, батарея своей семьей. Ромашкин 
посидел с разведчиками, почувствовал, когда разговоры были в разгаре, что 
стесняет ребят, и незаметно ушел в штаб. По дороге он встретил Початкина. 
 — Пойдем к Люленкову, — предложил тот, — там ордена обмывают. 
 Штабные офицеры охотно приняли их в свою компанию. Заставили Ромашкина снять 
новый орден, положили в кружку, налили водки.
 Это была фронтовая традиция — так обмывали и ордена, и новые звездочки на 
погоны. Ромашкин выпил, достал орден и поцеловал его на закуску — так тоже 
полагалось. 
 — Молодец. Дай бог тебе еще! — сказал Люленков Ромашкину. 
 Орден пошел по кругу, его стали рассматривать инженер Биркин, химик Гоглидзе, 
связист Морейко, писаря и машинистки, которые сидели за общим столом. 
 В этот день Ромашкин побывал с Женькой у Ивана Петровича Казакова и у 
Куржакова. Их ордена тоже обмыли. Вечером, уже пошатываясь, Ромашкин опять 
оказался в штабе. Здесь остались одни офицеры, они курили, рассказывали 
анекдоты. Ромашкин подсел к ним, послушал и посмеялся вместе со всеми. 
 Может быть, все обошлось бы благополучно, если бы не перешли границ 
недозволенного. 
 — Вот случилась однажды, братцы, со мной такая петрушка… — Гоглидзе рассказал, 
как он встретил в поезде женщину и внезапно полюбил ее. 
 Потом говорил Биркин. За ним опять Гоглидзе. Это был обычный мужской разговор, 
такой, когда, не называя имен, вспоминают о женщинах, встреченных давно, и 
говорят чаще всего с явным домыслом, чтобы слушателям бьшо интереснее. Такие 
рассказы никого не унижают и воспринимаются как анекдоты. 
 Но вдруг Морейко, разгоряченный выпитым, решил перехлестнуть всех. 
 — Вот здесь у меня в блокнотике… — Он достал из кармана блокнот с потертыми