Может, у него брата убили. Или отца…» 
 Пряхин убежал. Он всегда передвигался бегом. А по деревне уже гуляла новость: 
 — Героя дали! 
 — Кому? 
 — Да тому конопатому, у которого башка в бинтах. 
 — Говорят, здорово на плацдарме воевал, полку переправу обеспечил… 
 Пряхин вернулся в хату, сияя глазами, словно голубыми фарами. Подбежал к 
кровати Василия, виновато затараторил: 
 — Как же так, товарищ старший лейтенант?! Кабы не вы, нешто я удержал бы тот 
плацдарм? И теперь вдруг я Герой, а вы нет. Не по справедливости получается. 
 Смотрел Ромашкин на его веснушчатый нос и сияющие голубые глаза, на бинты, 
испачканные у рта борщом, на рубаху с тесемками вместо пуговиц, и не верилось, 
что это Герой Советского Союза, тот самый Пряхин, которого он когда-то не взял 
в разведку. 
 — Поздравляю тебя, — с чувством сказал Ромашкин. 
 — Чего же поздравлять-то?.. А как же с вами? Напишу товарищу Калинину, не по 
справедливости выходит. 
 — Брось ты кудахтать. Рассказывай по порядку. 
 — Ну, вызвали, я доложился. Сказали, указ, мол, есть и звонок по телефону был: 
как поправлюсь, ехать в Москву за высшей наградой… А что если я там, в Кремле, 
скажу про вас Калинину? 
 — Не надо. Там не полагается об этом говорить. Начальству виднее, кто Герой, 
кто нет. Да ты сам вспомни, через какое пекло прошел. Заслужил. Не сомневайся! 
 — Так вы же рядом были и командовали больше меня. 
 — Разберутся… 
 Пряхин стал знаменитостью в госпитале. Ему выдали все новое со склада — белье, 
простыни, даже одеяло. В процедурной девушки размотали на его голове бинты, 
чтобы взглянуть на Героя. Им открылась веснушчатая, лукавая физиономия с 
щербатыми зубами и озорными голубыми глазенками. 
 Девушки захихикали, и каждая втайне отметила: «А он ничего, симпатичный…» 
 Ромашкин радовался за сержанта, а в глубине души копилась обида: «Что же 
получается? На плацдарме всеми командовал я. И Пряхиным командовал. Но вот Кузя 
Пряхин — Герой, а меня обошли». Захотелось сейчас же уехать в полк. Не для того,
 чтобы выяснить, как все это произошло: неловко стало находиться рядом с 
Пряхиным — и ему радость омрачаешь, и у самого душу саднит. 
 Только каким образом выбраться досрочно из госпиталя? В прошлый раз, под 
Москвой, помог военврач. Там учли гибель отца, подавленное состояние. Здесь 
никто не поможет, причин нет. 
 Однако разведчик и в своем тылу остается разведчиком: он наблюдательней и 
находчивей других. 
 В госпитале работников не хватало, раненые многое делали сами. Как только 
встал на ноги, берись за работу: на кухне, в управлении, в палате. Медсестры 
перевязывали только неходячих. Остальные сами разматывали бинты, стирали их, 
сушили на деревьях. Раны показывали врачу, он говорил сестре, какую наложить 
мазь, сестричка мазала, а перевязывали сами друг друга. 
 Ромашкин постоял в процедурной, послушал разговоры. Многие просили выписать их 
раньше, но врач — пожилой, толстый, в очках с массивными, точно лупы, стеклами 
— говорил: 
 — Полежишь еще десять дней. Все. Иди. 
 Были и такие, кто не прочь оттянуть срок выписки.
 — Эх, ты, сачок! — сердился врач, разглядывая ловкача через свои очки. — Иди в 
управление к Нине Павловне, скажи, майор Шапиро приказал немедленно отправить 
тебя в часть. Следующий. 
 Ромашкин вернулся в палату. Собрал вещички, спрятал бинты, завязал все 
тесемочки на рубашке и с полной уверенностью в успехе направился в управление 
госпиталя. 
 Нина Павловна, моложавая, красивая женщина со строгими глазами, работала споро.
 Когда подошла очередь Ромашкина, он, глядя прямо в глаза ей, с напускной 
вялостью сказал: 
 — Шапиро велел выписать. 
 — Вы вроде недавно у нас, — сочувственно отметила Нина Павловна. 
 Ромашкин испугался, как бы не разоблачили. Решил избавиться от ее сочувствия и,
 разыгрывая нахала, заговорил вызывающе: 
 — Вот и я толкую ему, что недавно прибыл, а он ноль внимания. Не вылечат, 
понимаешь, и уже гонят! Окопались тут в тылу… 
 — Ну, ты не очень-то! — осадила Нина Павловна. — Как фамилия? 
 — Ромашкин. 
 — Если майор Шапиро велел выписать, значит, пора! — Она вписала фамилию в 
заранее заготовленные бланки и подала их Ромашкину. 
 — Получай обмундирование и на фронт шагом марш. Вояка!.. 
 Ромашкин был настолько опытным фронтовиком, что не нуждался в указаниях о 
маршруте к месту назначения. Он, конечно, не поехал в резерв офицерского 
состава, куда выдали предписание, а вышел на шоссе, на попутных машинах 
добрался до своей дивизии и к вечеру очутился в родном полку. 
 Встретили его радостно и начальники, и разведчики. Должность в разведвзводе 
была свободна, специально для него сохраняли. 
 — Очень уж быстро вылечился! — подозрительно сказал Гарбуз, вглядываясь в 
похудевшее лицо Василия, и позвал его в свой блиндаж: — Пойдем, чаем тебя напою 
и обрадую. 
 У Ромашкина так и подпрыгнуло сердце: «Могло случиться, Пряхин в одном указе,