Конгресс вскоре должен был закрыться. Бловиц добыл и опубликовал 
Берлинский трактат за несколько часов до того, как документ милостиво 
представили вниманию публики. 
      - Если бы мне предложили выбор между орденами всего мира и трактатом, я 
выбрал бы последний, - сказал он как-то одному из делегатов конгресса. 
      - Но как вы рассчитываете получить этот документ? 
      - Мне стало известно, что князь Бисмарк весьма доволен опубликованным в 
печати текстом нашей последней беседы. Я намерен просить его отблагодарить меня 
сообщением текста трактата. 
      Дружественно настроенный к Бловицу делегат подумал и сказал ему: 
      - Не просите Бисмарка до тех пор, пока, не повидаетесь со мной. Завтра 
между часом и двумя я буду гулять по Вильгельмштрассе. 
      На другой день в назначенный час тот же делегат подошел к Бловицу и 
торопливо бросил ему на ходу: 
      - Приходите за день до закрытия конгресса. Обещаю вам вручить 
интересующий вас документ. 
      Слово свое он сдержал. Бловиц, со свойственным ему лукавством, продолжал 
осаждать Бисмарка просьбами выдать заблаговременно экземпляр трактата; ему 
отказывали на том основании, что такая льгота привела бы в бешенство прессу 
Германии. Таким образом он убедился, что трактат будет роздан всем 
представителям печати одновременно. 
      Накануне закрытия конгресса, вечером, уже располагая полным текстом, но 
не имея вступления к трактату, Бловиц уговорил некоторых делегатов конгресса 
прочесть ему только что отредактированное вступление. Прослушав вступление один 
только раз, он запомнил его наизусть. После этого Бловиц покинул Берлин, не 
дожидаясь заключительного заседания конгресса. Чтобы усыпить своих 
подозрительных собратьев по перу, он показал им письмо Бисмарка с отказом и 
внезапный и неприличный отъезд объяснил не в меру чувствительным и оскорбленным 
самолюбием. 
      Полный текст все ещё хранимого втайне договора уже сходил с печатных 
машин "Таймс" в Лондоне, когда Бловиц, торжествуя, пересекал германскую границу.
 Бисмарк мог теперь сколько угодно рвать и метать, а агенты Штибера - 
нашептывать свои подозрения насчет предателя-делегата (которого, впрочем, так и 
не раскрыли). Анри де Бловиц блестяще выполнил свою задачу, эффектно разыграв 
последний эпизод своей разведывательной эпопеи. 
      ГЛАВА ВАДЦАТЬСЕДЬМАЯ 
      Разжалование Альфреда Дрейфуса 
      Дело капитана Дрейфуса было своеобразным антисемитским походом, 
организованным французским генеральным штабом. Его участники были не столько 
заговорщиками, сколько людьми, лишенными стыда и чести. 
      Свою предательскую аферу они смогли осуществить только с помощью 
фальшивок. 
      В 9 часов утра 15 октября 1894 года, в роковой понедельник, сожалеть о 
котором имело все основания целое поколение французов, Дрейфус явился в 
управление генерального штаба в Париже, по улице Сен-Доминик, № 10-14. Согласно 
приказу, он был в штатском и думал, что его вызывают по служебному делу. К 
удивлению Дрейфуса, майор Жорж Пикар, бросив несколько маловразумительных слов, 
провел его в кабинет начальника генерального штаба. 
      Там не оказалось ни начальника штаба Буадефра, ни его заместителя, 
генерала Гонза; зато, к возрастающему изумлению Дрейфуса, там находилась группа 
чиновников, включавшая в себя директора французской охранки Кошфера и некоего 
майора генерального штаба маркиза дю Пати дю Клама. Этот весьма недалекий 
офицер и напыщенный аристократ ни в коем случае не мог быть причислен к лицам, 
украшающим собою генеральный штаб. Эстет, писавший неудачные романы, любитель 
оккультизма и друг иезуитов, он имел сомнительное счастье быть первым 
обвинителем злополучного капитана. 
      В то утро 15-го числа дю Пати дю Клам сказал Дрейфусу: 
      - Генерал Буадефр будет здесь через минуту. Тем временем окажите мне 
услугу. Мне нужно написать письмо, но у меня болит палец. Не напишите ли вы его 
за меня? 
      В соседней комнате находилось полдесятка военных писарей, но Дрейфус, как 
человек корректный и услужливый, взял перо. Продиктовав на память две фразы, 
касавшиеся как раз той самой измены, которую намеревались приписать капитану, 
дю Пати дю Клам воскликнул: 
      - Что с вами? Вы дрожите! 
      На этой "улике" в дальнейшем было построено многое. Дю Пати дю Клам 
показал как свидетель в военном суде, что Дрейфус вначале действительно 
задрожал, но болььше беспокойства не проявлял. Военные судьи признали важными 
обе детали. Если обвиняемый задрожал - значит, совесть у него была нечиста; 
перестал же он дрожать потому, что понял, в чем дело, и как закоренелый 
предатель, лишь умело скрыл свое волнение. 
      Дю Пати дю Клам считал этот факт неотразимой "психологической уликой" 
против Дрейфуса. Он встал и торжественно произнес: 
      - Капитан Дрейфус, я арестую вас именем закона. Вы обвиняетесь в 
государственной измене! 
      Дрейфус удивленно взглянул на своего обвинителя и не произнес ни слова. 
Он не оказал сопротивления, когда Кошфер с помощником подошли, чтобы обыскать 
его. Ошеломленный всем происходящим, он, заикаясь, начал протестовать, уверяя в 
полной своей невиновности. Наконец, он крикнул: