нас, он понимающе подмигнул мне и многозначительно улыбнулся.
     Ни он, ни я не подозревали, что через несколько дней Элизабет суждено 
будет решить судьбу нас обоих. А она, конечно, не представляла, что этот 
пожилой, дружески расположенный к ней человек и есть тот самый Цицерон, о 
котором она спрашивала меня.
     Насколько мне известно, это была единственная встреча Цицерона и Элизабет.
     Наконец, фон Папен получил ответ от отца Элизабет. Задержка объяснялась 
тем, что его неожиданно перевели в Будапешт. Кроме того, у него серьезно 
заболела жена. По этим причинам он мог забрать дочь только после пасхи. 
Извинившись за промедление с ответом, он благодарил посла за заботу о дочери и 
выражал глубокое беспокойство об eё здоровье.
     Я был в восторге, что после пасхи избавлюсь от Элизабет. Ждать оставалось 
недолго. К тому же она стала вести себя гораздо лучше: начала следить за своей 
внешностью, стала более уравновешенной, чем прежде, а по временам даже 
жизнерадостной. Но иногда Элизабет, задумавшись, останавливала на мне какойто 
странный, пристальный взгляд, и я чувствовал, что она хочет, но не решается 
спросить меня о чемто.
     Один незначительный случай должен был бы навести меня на правильную мысль, 
однако в то время я не придал ему значения.
     Было прекрасное весеннее утро. Работы было мало, и Элизабет, 
воспользовавшись этим, вежливо попросила меня уделить несколько минут eё 
другулетчику, человеку, которого я назвал Гансом. Она сказала, что он ищет 
работу. Он не очень заинтересован в заработке, хотя, конечно, деньги, 
полученные сверх скудного пособия, которое выделяет ему посольство, были бы не 
лишними. В основном же Гансу хотелось иметь какоенибудь постоянное занятие, 
так как ему надоело бездельничать. Не могу ли я найти для него какуюнибудь 
работу в своем отделе? Или, если это невозможно, не пожелаю ли я взять его в 
качестве шофера?
     Очевидно, она очень хотела помочь молодому человеку, и, конечно, я 
вспомнил сплетню о eё связи с одним из летчиков. Я согласился поговорить с ним.
     На следующий день оба летчика пришли ко мне на службу. Это был первый 
случай, когда я разговаривал с ними, хотя видел их раньше. Они скромно, даже 
несколько застенчиво сели и закурили сигареты, которые я предложил им. 
Разглагольствуя об отечестве, о долге солдата и своем желании вернуться на 
фронт и сражаться за фюрера, они отняли у меня массу времени. К сожалению, они 
были интернированы и к тому же дали слово послу, иначе они давно бы уже бежали 
из Турции, уверяли они.
     Наконец, они заговорили о деле и спросили меня, не могу ли я дать им 
работу. Неважно, какая это работа, лишь бы им хватало на сигареты. Но их цель 
даже и не в этом. Они хотели только быть полезными Германии. От Элизабет они 
узнали о моей необыкновенной доброте – я, дескать, один из немногих в 
посольстве, кто не откажется помочь человеку… и вот они рискнули обратиться ко 
мне с просьбой.
     Я дал им закончить эту довольно продолжительную речь, стараясь составить о 
них свое мнение. Наконец, я ответил, что как' бы я ни хотел, я не в состоянии 
ничего сделать для них. Они не могут получить никакой работы в посольстве без 
специального разрешения министерства иностранных дел, даже если эта работа 
совсем не оплачивается.
     Но не мог ли я взять одного из них в качестве своего личного шофера? 
Конечно, мне не потребуется на это разрешения Берлина, и я могу взять коголибо 
из них, тем более, что оба они прекрасные механики по автоделу. Но я сказал, 
что, как ни печально, это тоже совершенно исключено.
     Они неохотно ушли от меня. Я же был рад выпроводить их – ни один из них 
мне не нравился. В их поведении было чтото странное, хотя оба они были очень 
вежливы и даже раболепны.
     Элизабет никогда больше не упоминала о летчиках, но eё поведение не 
оставляло ни малейшего сомнения, что девушку глубоко задел мой отказ помочь eё 
друзьям.
     В то же самое утро, когда я проходил по посольскому саду, направляясь к 
себе домой завтракать, ко мне обратился наш военновоздушный атташе. 
Оказывается, он заметил летчиков, выходивших из моего отдела. Он  спросил меня, 
знаю ли я, что об этих двух летчиках в штаб военновоздушных сил послан 
официальный запрос. В их рассказах о знаменитой вынужденной посадке слишком 
много противоречий. Больше того, продолжал военновоздушный атташе, он слышал, 
что у них слишком дружеские отношения с моим секретарем. Учитывая предстоящее 
расследование, не лучше ли мне приказать ей положить конец этой сомнительной 
дружбе. Он  хотел придти ко мне в кабинет и рассказать обо всем этом там, но по 
совершенно понятным причинам решил не говорить в присутствии Элизабет.
     – Мне кажется, генерал, уже давно пора раз и навсегда выяснить этот вопрос,
 – сказал я. – Об этих двух парнях болтают всякое. Насколько мне помнится, 
официальный запрос был отослан в прошлом году. Но как я могу приказать своему 
секретарю не видеться с ними, когда мы всё eщё не получили ответа? Если эти 
люди окажутся теми, за кого они себя выдают, меня обвинят в злостной клевете, а 
это серьезное дело. Между нами говоря, мне они нравятся не больше, чем вам. Но 
едва ли это достаточное основание для того, чтобы запретить Элизабет обедать с 
ними. Кстати, они заходили ко мне сегодня утром и просили работы.
     – Что же вы им сказали? – спросил генерал.
     – Я очень вежливо ответил, что ничем не могу им помочь.
     – Правильно. Я рад, что вы так ответили. Я жду ответа на свой запрос со 
дня на день и извещу вас, как только он будет получен.