ятельности я научился лишь сообщать о происходящем, а это нередко роковая 
ошибка в работе пропагандиста, задача которого - убеждать. Я пытался утешить 
себя мыслью о том, что мир видел немало хороших пропагандистов, которые ровно 
ничего не смыслили в методах рекламы, скажем, таких товаров, как мыло. Однако 
все это было неубедительно, ж я взял на себя труд проконсультироваться с 
некоторыми своими друзьями из мира рекламы. Вскоре я набрался столько знаний об 
основных принципах рекламы, что мог бы прочитать об этом несколько лекций. А 
главное, я установил, что на работников рекламы можно полагаться лишь в двух 
вопросах: во-первых, когда они предостерегают вас от этого занятия и, во-вторых,
 когда они самым подробным образом распространяются о грязных методах своей 
работы. 

Через несколько дней у меня в руках оказалось достаточно материала, чтобы 
приступить к составлению проекта программы, нужной Габбинсу. Для большей 
убедительности я решил привести примеры из области европейской политики, и в 
особенности политики фашизма. Я сжал проект до полутора страниц обыкновенной 
писчей бумаги и доложил Габбинсу по телефону, что документ готов. Через пять 
минут он позвонил мне сам, сообщив, что в тот же вечер созывает совещание в 
кабинете у Чарльза Хэмбро (во время войны Черчилль назначал своих друзей из 
Сити на высокие посты в УСО и СИС, в том числе он не забыл и своего банкира 
Чарльза Хэмбро, который возглавлял УСО в 1942-1943 годах. - Прим. авт.) для 
обсуждения проекта. Это было для меня первое реальное дело в английской 
разведке после падения Франции. 

Габбинс привел на совещание нескольких сотрудников из своего аппарата. Хэмбро 
приветствовал нас в свойственной ему располагающей манере, так что мы 
почувствовали себя непринужденно. Он взял составленную мною бумагу и зачитал ее 
вслух, медленно и вдумчиво. Закончив, заметил, что это разумный документ. 
Сотрудники Габбинса, как по команде, с серьезным видом закивали в знак согласия.
 У них был вид привыкших к беспрекословному повиновению военных. К моему 
удивлению, Габбинс весело улыбнулся. "Именно то, что я хотел, - сказал он, 
подчеркивая слова. - Именно то... Что вы скажете, Чарльз?" Хэмбро ничего 
конкретного не ответил: возможно, он думал совсем о другом. "Вот и составьте 
эту программу",- предложил мне Габбинс. На этом совещание закончилось. 

Теперь у меня были конкретные обязанности, что давало мне право на рабочее 
место в учреждении Габбинса. Я стал работать не в доме номер 64, а выше по 
Бейкер-стрит, в сторону Риджентс-парка. Я приступил к составлению программы, 
расширяя свои черновые наброски до объема полных лекций. И все же я не был 
счастлив. Новую школу предполагалось разместить в Бьюли в Хэмпшире, далеко от 
Лондона. Такое расстояние очень мешало бы реализации других моих целей. Порой 
хотелось бросить все это дело, но меня останавливали два соображения. Во-первых,
 необходимо было сохранить свое положение в секретном мире, куда я получил 
доступ. Глупо было бы увольняться, пока не появилась ясная перспектива другой 
работы в этом же мире. Во-вторых, лишние знания никогда не помешают, и я ничего 
не потеряю, если узнаю, что делается в широко разветвленной сети учебных 
заведений управления специальных операций. Я решил остаться, пока не 
подвернется что-нибудь более стоящее. 

Я не сомневался, что руководство учебных заведений отпустит меня, когда я 
захочу. Я знал, что лектор из меня получится никудышный. Дело в том, что с 
четырехлетнего возраста у меня появилось заикание, иногда я мог с ним 
справиться, иногда нет. Кроме того, меня мучили сомнения относительно 
содержания моего лекционного курса. Перспектива говорить о политической 
подрывной деятельности меня не пугала. В Англии в то время было мало людей, 
которые сколько-нибудь разбирались в этом деле, а я все же имел небольшой опыт 
в этой области. Беспокоило меня крайне поверхностное знакомство с методами 
пропаганды. Правда, мне приходилось сочинять листовки, но я понятия не имел о 
том, как они печатаются. 

До сбора в Бьюли еще оставалось некоторое время, и я решил восполнить пробелы в 
своих знаниях. Я старался как можно чаще посещать Уоуберн-Эбби, где всегда 
вялый Липер председательствовал на заседаниях сотрудников "черной пропаганды" в 
управлении политической войны. (За четыре с лишним года Липер мало изменился. Я 
встретил его летом 1945 года. Он апатично бил мух в английском посольстве в 
Афинах, когда Греция уже начинала бурлить.) Я с удивлением отметил, что Липер 
способен раздражаться. Поговаривали, что у него были частые стычки с доктором 
Дальтоном и что добрейший доктор не раз страдал от Липера. Это отчасти 
подтверждается и в мемуарах самого Дальтона. 

Если новая Бейкер-стрит стала вотчиной дельцов банковского дела, большого 
бизнеса и юстиции, то Уоуберн осаждали работники рекламы. За пределами 
собственного убежища Липера это учреждение напоминало филиал рекламной фирмы. 
Были, конечно, исключения, такие, как Дик Кроссмен, Кон О'Нейл, Сефтон Делмер и 
Валентайн Уильямс, но большинство сотрудников, как мне казалось, имели именно 
тот опыт, в котором я больше всего нуждался. 

Сначала они отнеслись ко мне несколько сдержанно. Как и во всех учреждениях, 
особенно новых, в Уоуберне остерегались посторонних людей. Вскоре, однако, 
убедившись в моей искренности и готовности принимать их советы, они изменили ко 
мне отношение. О