говорит об этом знаменательном факте в своих «Воспоминаниях».
     Упоминая на 149й странице их разговор с командиром 7го армейского 
корпуса генералом Калединым по поводу отхода с реки Буг под натиском противника 
его 12й пехотной дивизии, он приводит разговор с ним, рисующий причины этого 
печального факта в следующих выражениях:
     «Он (генерал Каледин) мне ответил, что собственно неустойчива 12я 
пехотная дивизия прежде столь храбрая и стойкая… По его мнению начальник 
дивизии изнервничался, ослабел духом и не в состоянии совладать со своими 
чувствами… Очевидно отступление наше с Карпатских гор его расстроило духовно и 
телесно…
     Я тут же отдал Каледину приказание моим именем отрешить начальника дивизии 
от командования и назначить на его место начальником артиллерии корпуса 
генералмайора Ханжина, которого я знал еще с мирного времени и был уверен, что 
этот человек не растеряется. Ханжин оправдал мои ожидания. Подъехал к полку, 
который топтался на месте, но вперед не шел, и, ободрив его несколькими 
прочувствованными словами, он сам встал перед полком и пошел вперед. Полк 
двинулся за ним, опрокинул врага и восстановил утраченное положение. Не покажи 
Ханжин личного примера, не удалось бы овладеть полком и заставить его атаковать 
австрогерманцев. Такие личные примеры имеют еще то важное значение, что 
передаваясь из уст в уста, они раздуваются, и к такому начальнику солдат 
привыкает, верит и любит его всем сердцем».
     Из общего числа моих товарищей по курсу – барон Майдель, Карпов, 
Никольский, Тигранов, Черячукин, Юзефович и я пошли в Академию Генерального 
штаба, что составило около 12 процентов; сколько пошло в Артиллерийскую 
академию мне точно неизвестно; в Военноюридическую же кажется кроме Вишнякова 
не пошел никто.
     Как я уже говорил выше, мы были перегружены в течение дня строевыми и 
особенно учебными занятиями и к ночи ощущали здоровую усталость. Единственными 
развлечениями в течение недели было хождение в театр по отпускным дням – среда 
и воскресенье. Я подобно многим моим товарищам увлекался оперой Мариинского 
театра и конечно был без ума от голоса и наружности сопрано Мравиной. Нравились 
нам и Славина, и Долина, а затем уже шли Стравинский, Корякин, Серебряков, 
Яковлев, Тарков и др. Увлечений драмой, дававшийся в Александрийском театре, и 
прекрасным балетом Мариинского театра у нас не было, ибо преклонялись перед 
оперой. Мы были способны по десять раз бывать на одной и той же опере и это нам 
не надоедало. Я не говорю о том, что многие оперные арии мы знали наизусть.
     Начальство наше особо поощряло наше увлечение театром. Во время, например, 
Рождественских и Пасхальных каникул юнкера, остававшиеся изза дальности 
расстояния до своих семей в стенах училища, могли ходить в театр хоть кажый 
день на счет Его Императорского Высочества Великой Княгини Ольги Федоровной, 
супруги Великого Князя Михаила Николаевича. Ее Высочество вообще очень близко 
принимала к сердцу нужды юнкеров нашего училища. В случае серьезной болезни 
коголибо из них расходы по лечению, вплоть до приглашения профессоров, покупки 
шампанского и пр. относились на счет Ее Высочества. После смерти Ее Высочества 
эти расходы покрывались из средств Двора Великого Князя Михаила Николаевича, 
который являлся как бы шефом училища.
     В течении учебного сезона Его Высочество не один раз посещал наше училище, 
что особенно ярко запечатлелось в наших юных душах. Трудно передать, что 
делалось во время этих посещений. Неистовству юнкеров и их проказам в виде 
выворачивания карманов пальто Его Высочества, выражение восторга в несмолкаемом 
«ура», сопровождение гурьбой экипажа Его Высочества и пр. не было конца. При 
виде искренно обожаемого нами Покровителя и Защитника падали все дисциплинарные 
перегородки, поддерживать которые начальство даже не решалось, настолько велик 
был общий подъем в эти незабываемые моменты. Здесь ясно можно было наблюдать за 
теми невидимыми нитями, кои связывали массы с Царствующим Домом. Высокая и 
стройная фигура Его Высочества, Его четыре Георгия, Его всем «Ты» и Его вместе 
с тем ласковое обращение с нами – все это нам страшно импонировало, но и 
сближало со своим любимым Шефом, ради коего казалось не было той жертвы, 
которой в эти моменты мы не принесли бы.
     Но весь этот подъем меркнет в сравнении с тем, что делалось у нас во время 
посещения училища Государем Императором Александром III со Своей Супругой. 
Говорили, что Государь был у нас после долгого перерыва посещения нашего 
училища, выражая тем свое неудовольствие прежнему свободомыслящему направлению 
в училище. Мне кажется, что доля основания в этом есть.
     Обыкновенно Государь посещал училище после полудня, то есть во время 
строевых занятий. Его мы ожидали весь Великий Пост. Постели наши покрывались по 
этому случаю прекрасными белыми плюшевыми одеялами и спальни выглядели очень 
нарядно. Генерал Демьяненков конечно старался убедить нас, что это не имело 
вида втирания очков, а соответствовало приборке комнат в ожидании дорогого 
гостя. Мы этому однако не верили.
     Я не могу в точности припомнить, каким образом производил смотр нашим 
строевым занятиям Государь Император, так как с того момента как нас привели в 
манеж и я увидел мощную фигуру русского богатыря с окладистой русой бородой и 
добрыми глазами рядом с чрезвычайно изящной маленькой фигурой Государыни 
Императрицы Марии Федоровны, то я все и вся позабыл. Как мы занимались в 
присутствии Государя я не знаю, думаю что плохо, так как все наши помыслы 
направлены были к Тому кто повелевал миллионами Русского народа, к голосу 
Которого прислушивалась вся Европа, Которого большинство из нас видело лишь на 
портретах, теперь же могло лицезреть воочию. Однако чувствовалось, что все 
происходящее перед нашими глазами – второстепенное, главное же ожидалось