перекрестке их на скамейку лицом к филерам, упорно фиксируя их глазами. Это 
изрядно их смутило, так как им необходимо было решить, что делать дальше – не 
садиться же по моему примеру на скамейку. Оживленно беседуя между собой, они 
повернули к выходу из парка и несколько раз оглянулись на меня. Я, сидя на 
скамейке, продолжал фиксировать их глазами, заставляя тем их выйти из парка. 
Сделав это, они снова оглянулись, и наши глаза опять встретились. Делая вид, 
что они чемто очень озабочены и совершенно не интересуются мной, они пересекли 
улицу и вошли в ворота дома, опять оглянувшись на меня. Снова я поймал их 
взгляд, и когда они скрылись во дворе, я быстро двинулся в обратную сторону, 
нанял извозчика и приказал везти меня прямо. Проехав несколько перекрестков, я 
приказал везти себя на ту улицу, где было расположено наше консульство.
     Заждавшемуся меня В. В. Олферьеву, я самодовольно заявил, как счастливо 
отделался от филеров. Улыбнувшись, В. В. Олферьев указал мне из окна на 
человека, неустанно следившего за ним, который теперь будет наблюдать и за мной.
 Мне становилось даже смешно. Действительно после переговоров мы отправились на 
квартиру В. В. Олферьева завтракать, сопровождаемые филером.
     Я сильно замешкался с завтраком, быстро расплатился в гостинице и, 
захватив с собой чемоданчик, несомненно уже обысканный, приехал на вокзал за 
пять минут до отхода скорого поезда Перемышль – Краков. Быстро купив билет, я 
сел в вагон в хорошем настроении духа от сознания удачно выполненного во Львове 
поручения.
     В вагоне было мало народу. Я развернул «Новое время» и углубился в его 
чтение. Поезд быстро мчал нас на запад. Выйдя в коридор, я заметил на скамейке 
прилично одетого человека. По виду это был не пассажир, ибо порожних мест в 
вагоне было много.
     Кажется в Перемышле этого господина сменил другой человек, и тогда я 
окончательно решил, что это следящие за мной филеры. На станции Тржебинье мне 
пришлось ждать несколько минут скорого поезда Вена – Варшава. Взяв в руки 
чемоданчик, я стал прогуливаться по платформе, встречаясь с господином, 
вылезшим со мной из вагона. Мне казалось, что он старался толкнуть меня, дабы 
устроить скандал, начать составлять полицейский протокол и пр. Я, инстинктивно 
бросив прогулку, подошел к стенке станционного здания и, прислонившись к ней, 
стал терпеливо ожидать прихода Венского поезда.
     Через день по моем возвращении в Варшаву была получена расшифрованная 
полковником Стоговым телеграмма Главного управления Генерального штаба, 
извещающая со слов полковника Марченко о моем аресте во Львове. Пришедшая на 
другой день «Slowo Polske», а затем немецкие, венские и берлинские газеты так 
приблизительно описывали мой мнимый арест: «Уже давно австрийские власти 
обращали свое внимание на усилившуюся особенно в последнее время работу русских 
шпионов, которых у нас было немало арестовано. Но все это была мелкота, главная 
же щука – руководитель их Генерального штаба полковник Батюшин все ускользал. 
Неожиданно он однако появился во Львове. Наша однако полиция неотступно и тайно 
за ним следила, ища удобного момента его арестовать, что и случилось на вокзале 
во Львове, когда взволнованный полковник Батюшин брал себе билет, чтобы 
ускользнуть от полиции. Но здесь подошел к нему полицейский агент и объявил его 
арестованным. Полковник хотел было оказать сопротивление, но агент показал ему 
свои полномочия и полковник Батюшин сдался. При нем найдено очень много 
уличающих его доказательств. Следствие ведется очень энергично. Ожидается очень 
интересное дело». Это сенсационное известие было подхвачено нашей левой печатью,
 и немало труда стоило мне и моей жене, чтобы успокоить наших родственников, 
выражавших сочувствие в таком большом горе.
     Это клеветническая газетная кампания нужна была австрийским властям, чтобы 
обратить внимание на столь «опасного шпиона». Отголоски этого предупреждения 
имели место в самом начале Великой войны, когда распространились слухи о моем 
аресте австрийцами в Галиции, что по словам Ренге их обрадовало. Лишь 
впоследствии оказалось, что это была ошибка.
     Я подробно остановился на своей поездке по АвстроВенгрии, чтобы показать 
не только приемы наружного наблюдения, но и передать очень неприятные 
переживания наблюдаемого, острота коих к тому же увеличивается полной 
неизвестностью о своей участи.
     
     VI . Ликвидация шпионского дела и производство дальнейших арестов и 
обысков в порядке контрразведки до передачи дела судебному следствию. 
     
     Роль эксперта в военношпионском деле на предварительном следствии и на 
судебном разбирательстве; примеры трений при передаче дела судебным властям: с 
прокурором петроградской Судебной палаты Завадским при передаче дела 
Рубенштейна и с прокурором киевской Судебной палаты Крюковым при передаче дел 
киевских сахарозаводчиков: Абрама Доброго, Израиля Бабушкина и Иовеля Гопнера и 
причины их. Примеры: дело отца и сына Г. как классический пример разработки 
дела; дела типогравщика Р., Мясоедова, Рубенштейна, германской службы поручика 
Д. как образцы разработки только при содействии внутренней агентуры; 
австрийской службы полковник Редлъ и германского Генерального штаба полковник 
фон Ш., как примеры разработки только при содействии наружного наблюдения.
     Основой для установки плана ликвидации дела, то есть определения лиц, у 
коих надлежит произвести обыски и аресты, служит схема наружного наблюдения за 
заподозренным в военном шпионстве лицом. Перед ликвидацией должна быть 
произведена немалая работа – расшифровать при помощи внутреннего наблюдения все 
клички, а равно при содействии наружной полиции точно установить адреса и 
занятия лиц, которые их носят. Все эти данные обозначаются другими, обыкновенно